колбас лежала армейская Библия в зеленой, цвета надежды, обложке. На чистом листе в начале было написано: «Солдат, обратись к Богу! Не забывай молиться! И звезда Надежды озарит твою мрачную камеру!» Нам вполне хватало света от карбидной лампы, так что Иисус был избавлен от хлопот.
Начальник гауптвахты, едва услышав об этом роге изобилия, пришел ко мне в камеру.
Мой товарищ по камере, солдат из транспортной роты, напоминавший свинью экспортного качества, умел подражать крикам всех животных. До того как попасть в армию, он был артистом, и его любили в сельских районах, где крестьяне находили смешным слышать от городского жителя свиное хрюканье или куриное кудахтанье.
В два часа ночи пошли жалобы на шум из гауптвахты. На это мы ответили:
Потом мы перешли на песню Десятого гусарского британского полка «Моисей в Египте». Мой товарищ по камере издавал звук трубы. Начальник гауптвахты имитировал стук копыт двумя мисками, а я — бой литавр. Какой был гвалт! Казалось, в помещении гауптвахты проводит учения целый кавалерийский полк. Но мы замечательно проводили время. У нас были шнапс и пиво из кафе «Друзья веселья». Камера, в которой мы находились, была камерой смертников. На стенах было много любопытных надписей. Одна из последних представляла собой четкое военное сообщение:
К сведению всех мерзавцев!
Фельдфебель Пауль Шлюнц.
Родился в день рождения фюрера, 20 апреля.
Ухожу из жизни 3 мая (1938 г.).
Жаль, что он не составит мне компанию.
В другой стороне стены было написано очень крупными буквами:
Эсэсовец Борис Браузе,
Расстрелян варварами-немцами 7.4.1938 г.
«Мне обещан был путь в Валгаллу,
Но не мог я принять их взглядов,
И поэтому ухожу в другой край,
К еврейскому Богу в рай.
А оберштурмбаннфюрер Риттер
Может совать себе это в очко
Каждое Рождество! Хайль мне!»
Под окном было краткое, четкое послание:
Ухожу из жизни завтра в 4 часа
С немецким прощанием.
Гельмут Венцель, штурмовик СС.
P.S. Можете все поцеловать меня в задницу.
Для выразительности он нарисовал две свастики, перед своей фамилией и после нее. Некий политический философ из девятой камеры написал на потолке:
Что такое, в сущности, марксизм?
Это неарийский дедушка
Национал-социализма!
Теперь мы сидели втроем в этой приятной камере с печальными воспоминаниями и так веселились, что заключенные с трех других этажей отправили начальнику гарнизона коллективную жалобу на шум, который мы устраиваем после того, как погасят свет. Компания увеличилась и стала еще более шумной с появлением гауптфельдфебеля Путкаммера. Он возвращался домой со свадьбы, откуда его вышвырнули после того, как он трижды попытался изнасиловать невесту: раз, когда все ели мясное блюдо, раз — во время десерта и раз — в ванной. Он позвонил в дверь и громким командным голосом потребовал, чтобы его впустили. Его никто не услышал, и он постучал кончиком сабли. Гауптфельдфебель был в полной парадной форме.
Снова не получив ответа, он запустил камнем в окно, трижды выстрелил в воздух и разбил пулей светомаскировочную синюю лампочку над парадной дверью.
Мы назвали его почетным заключенным девятой камеры.
Наше пение отражалось эхом от конюшен на другой стороне площади, где драгуны спали вместе со своими лошадями.
— Братья, наконец мы встретились на эшафоте! — закричал фельдфебель, колотя себя в грудь.
Dulce est decipere in loco[42]. После этого мы вышли из себя и назвались шайкой преступников, сбивших его с пути.
На четвертый день священник навестил нас, и мы, дабы угодить нашему благодетелю, согласились пройти обряд конфирмации. Это было такое торжественное событие, что солдат из транспортной роты разрыдался и захрюкал свиньей. Обряд совершался в гарнизонной церкви. Узнав об этом, командир полка вышел из себя и добавил нам по восемь дней за насмешку над церковью. Священника перевели в далекий, очень скверный приграничный городок. Перед тем как сесть в поезд, он отлучил нас от церкви.
— Клянусь Богом, я устрою вам конфирмацию, — пообещал нам оберcт. — Такую, что не обрадуетесь. Заткну в глотки ваши молитвенники и буду таскать вверх-вниз по колючей проволоке, нечестивцы!
В степи появляются плотные ряды одетых в хаки русских пехотинцев. Их тысячи и тысячи. Людская волна несется вперед по колышущейся траве. Немецкие пехотинцы в серо-зеленой форме кажутся ничтожными по сравнению с этой ордой. Русские идут вперед с примкнутыми штыками, словно бы не обращая внимания на наш сосредоточенный пулеметный огонь.
Наша пехота в панике отступает со своих позиций. Офицеры пытаются остановить ее. Немецкие пули убивают немецких солдат, но ничто не останавливает бегства обезумевшей от страха толпы. Не желающие отходить офицеры втоптаны в землю.
Мы сражаемся уже не за отечество, а за свои жизни. Взлетают красные ракеты, подающие сигнал артиллерии. Перед русскими полками вздымается огненный вал невероятной силы. По наступающим строчат сотни пулеметов.
Наша рота укрывается за кирпичными стенами. Снаряды метут степь огненными метлами.
