выстреле из ствола вылетел сноп пламени. К своему ужасу я увидел, что взял слишком низко. Снаряд угодил в гусеницу чудовища. Старик с Портой обругали меня за неточность, и большая башня русского танка начала поворачиваться к нам. По счастью, у КВ-2 она поворачивается медленно.
— Стреляй же! — крикнул Старик. — Заснул, что ли?
Наша пушка громыхнула снова, и бронебойный снаряд угодил в бок чудовищу. Башня на миг замерла, потом продолжала поворачиваться.
— Порта, вперед, черт возьми!
Старик оттащил меня от прицельного приспособления и сел к нему сам. Мгновенно развернул башню и прицелился; затем наша пушка громыхнула пять раз. Внутри чудовища раздался взрыв, но, как ни странно, танк не вспыхнул, хотя башня его накренилась. Из люков выскочили трое русских, но их скосили наши пулеметы. Старик выпустил в КВ-2 еще пару бронебойных, тут уж из него повалили дым и пламя[50].
Так прошел весь день, однако к его концу мы остались без танков и возвращались к своим позициям на танке фон Барринга. Три дня спустя, после восьми дней непрерывных боев, нас отвели на отдых в село Ахтырка.
Возможно, кому-то этот рассказ о боях покажется захватывающим и романтичным. Драматичен любой поединок со смертью; он вырывает тебя из повседневности. Однако можете попробовать играть с безносой в кости другим образом, не отправляясь на войну, и вы переживете ту же освобождающую драму, только вот с какой разницей: цель ее разумна, смысл — сохранение жизни.
Очень мало кто находит войну романтичной. Для большинства она представляет собой грязь, страдания, бесконечное однообразие; и кульминация ее состоит в нажимании кнопки, отправляющей то, что ты хотел пережить, за много километров. Война — негодный способ переживать высшие проявления жизни; она оставляет тебя обманутым в надеждах, и, возвращаясь с нее, обнаруживаешь, что у тебя нет никакой разумной цели, что с тем, к чему вернулся, ты потерял всякую связь; как говорится, места себе не находишь, и твое мужество улетучивается. Это верно и для победителей, и для побежденных. Может быть, победитель ощущает эту трагедию даже острее. Он победил, но кого и ради чего? В этом ему никак не разобраться. Когда человек отправлялся на войну, было совсем по-другому, тогда он верил в некую простую правду; но эта правда, лишившись громких слов, в которых ему ее преподносили, оказалась неимоверно запутанной.
Когда русских оттеснили обратно к Белгороду, немецкое весеннее наступление прекратилось, захлебнулось в крови, и весь фронт от Баренцева до Черного моря замер. Даже самолеты обеих сторон не поднимались в воздух[51].
Это было прекрасное лето.
СЕПАРАТНЫЙ МИР
Русские забрасывали нас листовками и пропагандистскими брошюрками. В одной из них мы прочли, что Гитлер убит неделю назад, а Сталин серьезно болен. Гитлера застрелил один из генералов, только его смерть держат в тайне нацисты, а болезнь Сталина — Политбюро. Заканчивалась брошюрка таким воззванием:
«Русские и немецкие солдаты и матросы!
Объединяйтесь ради свободных Германии и России! Обратите оружие против своих настоящих врагов, СС и гестапо, убийц, охраняющих в Германии тюрьмы, тех, кто затягивает войну, мерзавцев, которые любят войну. Немецкие солдаты! Сбросьте ярмо рабства! Не медлите, сделайте это сейчас. А вы, солдаты Древней Святой Руси, убивайте сотрудников ГПУ и комиссаров! Сколько еще подчиняться этим скотам, которые в тылу насилуют ваших жен, сестер и возлюбленных, пока вы проливаете кровь на фронте? Солдаты русской и немецкой армий! Перестаньте стрелять в своих братьев; поверните оружие против убийц из СС и ГПУ! АРМИЯ СВОБОДЫ».
Воззвание это обсуждали горячо и серьезно. Мы все были рады верить любому, даже самому недостоверному утверждению, что Гитлер мертв, что мы сможем скоро вернуться домой и свести счеты с его сворой. Принимали эту революцию как данность и считали, что она быстро победит. Порта задумчиво сказал:
— Первым делом нам потребуется убрать кавардак, который мы устроили, передать Ивану местность расчищенной. Аккуратно сложить в штабеля все кирпичи, чтобы он мог бросить винтовку и взяться отстраивать заново свои дома. Не лишним будет и восстановить несколько мостов, исправить еще кое-какой вред, который мы причинили, чтобы местность при передаче выглядела не так уж скверно.
— А как наши города в Германии? — воскликнул Старик. — Можно сказать наверняка, помогать нам, складывая в штабеля кирпичи, Томми[52] не станет.
— Не будь так уверен, — убежденно ответил Порта. — Иначе вполне может статься, что мы с Иваном поучим его, как вести себя. Но, само собой, нашим летчикам придется отправиться за Ла-Манш и убрать кавардак, который они там устроили. Это вполне логично.
Плутон вспоминал Францию и все другие страны, где мы устроили кавардак, который потребуется убирать, и Порта задумался.
— Похоже, нам предстоит немало поработать в ближайшем будущем, — сказал он. — Но как бы там ни было, офицерам и генералам придется снять знаки различия и взяться за лопаты. Хорошо бы отправить Геббельса, Геринга, Адольфа, Гиммлера, этого субчика Розенберга и прочих господ расчищать развалины в варшавском гетто. Пусть бы поплакали кровавыми слезами.
Через пару дней наши иллюзии рассеялись. Войне предстояло продолжаться, и отнюдь не малое время. Наш батальон должен был использоваться как пехотный и сменить Четырнадцатый егерский[53], занимающий позиции вдоль Северского Донца. На фронте стояла тишина, и, идя на позиции ночью, мы не слышали ни выстрела. Коту Сталину, сидевшему на рюкзаке Порты одетым в мундир из тонкого белого полотна, это путешествие очень нравилось. Он был единственным обер-ефрейтором в немецкой армии, носившим светлую тропическую форму, но штабс-фельдфебель вписал разрешение на это ему в солдатскую книжку, которую кот носил, как положено, в правом нагрудном кармане, так что «ищейки» могли приходить и смотреть, сколько угодно. У обер-ефрейтора Сталина из пятой роты Двадцать седьмого полка все было в полном порядке.
