Солдаты из седьмой егерской роты, которых мы сменяли, сказали нам:
— Не вздумайте стрелять в Иванов. Ребята там отличные. Такой идиотской бессмыслицы, как перестрелка, здесь не бывает.
Мы сочли, что они спятили.
Вскоре после восхода мы услышали на берегу русских громкий шум, крики, возгласы, оклики. Было ясно, что они веселятся; потом на бруствере траншеи появились несколько человек, прокричали нам «Доброе утро!», и мы в изумлении разинули рты. Затем они вежливо спросили, новое ли мы здесь подразделение и хорошо ли выспались. Выразили надежду, что их собака не беспокоила нас своим лаем. Потом русские окончательно развеселились: высыпали гурьбой раздетые донага, стали нырять вниз головой в реку, а мы, высунувшись из траншеи, таращились на них. Русские в реке шумели, галдели, брызгали друг в друга и кричали нам:
— Давайте сюда! Вода отличная, теплая!
Во главе с Портой, совершенно голым, не считая пилотки, мы устремились вниз. Порта прыгнул в воду с котом в руках, и русские едва не утонули от смеха, услышав, что его зовут Иосиф Виссарионович Сталин.
— Хорошую войну мы ведем, правда? — крикнул русский сержант, и мы согласились с ним. Они прокричали три «ура» Германии, а мы три «ура» России.
Старик радовался, как ребенок.
— Просто замечательно, — крикнул он, сияя глазами. — Дома не поверили бы.
Тот день принес еще несколько невероятных сюрпризов. Так, например, мы узнали о соглашении, что русские выпускают несколько снарядов между четырьмя часами и половиной шестого, а мы с трех до половины пятого, снаряды спокойно падают на ничейную землю, никому не причиняя вреда. Генералов это устраивало. Когда велся огонь из пулеметов или винтовок, то, естественно, в воздух. Если русские пускали красную ракету, это означало, что к ним явился с инспекторской проверкой штабной офицер, и они постреляют для видимости из автоматов. Когда инспектирующий уходил, пускали зеленую. У нас были всевозможные сигналы, помогающие сделать жизнь приятной для всех, и, разумеется, мы ходили друг к другу в гости выпить и закусить. Менялись, чем только можно: спиртным, табаком, консервами, барахлом, оружием, часами, газетами и журналами. Особенно ценились иллюстрированные журналы, и если мы находили особенно интересные иллюстрации, то шли к русским с просьбой перевести текст, и они, само собой, делали то же самое.
В остальном летние месяцы спокойно шли в однообразных занятиях. Бывая на своих квартирах в Ахтырке, мы помогали обучать новобранцев, тянувшихся из Германии бесконечным потоком. Учить новобранцев — дело скучное, тем более что не видишь в этом смысла.
Однажды нам посчастливилось стащить с машины восемнадцать бутылок и пятидесятилитровый бочонок хорошего французского коньяка. По такому случаю мы устроили пир. Обменяли пять бутылок на тридцать яиц, три курицы, пять килограммов картошки, несколько банок консервированных слив и томатов; потом начинили кур томатами, сливами и еще кое-чем, вылили на них целую бутылку коньяка и пригласили русских, в домах которых квартировали, на выпивку. Порта одолжил коня у казака (одного из добровольно сражавшихся на немецкой стороне), но поскольку никогда не ездил верхом, дело кончилось тем, что конь сломал себе шею. Казак вышел из себя; в конце концов, пришлось связать его, положить вместе с дохлым конем на плот из бревен и пустить по протекающей через село речке. Один из русских попросил застрелить его таскавшую цыплят кошку, и Порта взялся за это заслужившим всеобщее одобрение образом. Правда, кошка осталась жива, но когда патроны кончились и охоту пришлось прекратить, оказалось, что он убил собаку и трех кур, ранил козу с коровой и прострелил шляпу старика, хозяина кошки. Хозяин утешил Порту, сказав, что попасть в эту кошку необычайно трудно.
Как-то ночью мы стащили почти двухсоткилограммовую свинью из Восемьдесят девятого артиллерийского полка, стоявшего в соседней деревне. После этого сидели в нашей уборной, ели отварную свинину, пили водку и играли в карты семь часов подряд.
Кроме того, Старик выдернул у Порты зуб. Порту долго мучила жуткая зубная боль, но идти к дантисту он не осмеливался. Мы испробовали старый способ привязать нитку одним концом к зубу, другим к двери и резко ее захлопнуть, однако нитка порвалась. Потом наш русский хозяин раздобыл допотопные зубоврачебные щипцы, мы связали Порту, и Старик выдернул зуб из его челюсти. Но, оказалось, не тот, поэтому операцию пришлось повторить. После этого у Порты оставался всего один, почерневший передний, так что Старик выдернул и его, пока мы не развязали оравшего пациента. Пришлось много дней не подпускать их друг к другу, но Порта в конце концов отомстил. Ухитрился связать Старика, потом стянул с него сапоги, носки, привязал ступни к столбу, натер подошвы солью и подвел двух коз полизать. Пока Старик вопил, Порта потягивал пиво и отгонял нас длинным пастушьим кнутом. Козы лизали и лизали, Старик орал, всхлипывал и конвульсивно смеялся.
Вот это было лето!
ДОСТОЙНАЯ УЧАСТЬ
— Вылезайте, вылезайте! — крикнул Старик. — И побыстрее. Это конец Двадцать седьмого полка.
Через двадцать минут наши шестьсот танков[56] представляли собой искореженные горящие обломки. Еще через двадцать подъехал на своем вездеходе оберст фон Линденау и, взглянув на разбитые танки, сказал усталым голосом:
— Все, кто в состоянии, возвращайтесь на старые квартиры. Двадцать седьмой полк теперь, когда авиация превратила его в металлолом, никакой роли не играет.
