Пробравшись мимо нагромождения товаров, возвышающихся башнями выше его роста, Лоуренс добрался наконец до единственного места на первом этаже, которое содержалось в порядке, — комнаты владельца.
На маленьком столике стояла железная чаша на трехногой железной же подставке. В этой чаше владелец подогревал на древесных углях вино и целыми днями его потягивал, мечтая о далеких странах. «В будущем году я отправлюсь в паломничество на юг», — частенько говорил он.
Владелец заметил Лоуренса и окинул его пронзительным взглядом голубых глаз из-под кустистых бровей.
— Третий этаж. Оконная сторона.
— Понятно, третий этаж… постой — оконная сторона?
Постояльцы могли платить за себя по желанию либо вперед, либо уже при отъезде, однако настроение владельца заметно улучшалось, если ему платили вперед. Лоуренс поэтому положил на стол умеренно щедрую сумму денег; но слова владельца застали его врасплох, и он развернулся.
— Оконная сторона, — повторил тот и закрыл глаза.
Старик явно не собирался обсуждать этот вопрос.
Лоуренс кивнул. Ну и ладно, подумал он, выходя из комнатушки.
Держась за перила, потемневшие от времени и частого использования, он поднялся по лестнице.
Как положено жилому помещению при любой мастерской, на втором этаже располагались общая комната с очагом, кухня и спальня владельца. Это конкретное здание несколько отличалось от других тем, что очаг здесь находился посреди общей комнаты, а комнаты на третьем и четвертом этажах были выстроены так, чтобы как можно лучше улавливать тепло от дымохода, идущего вверх через весь постоялый двор.
Расположение комнат, благодаря которому это достигалось, было несколько странным; в придачу обслуживать дымоход, чтобы дым не шел в комнаты, было довольно-таки непросто. Прежний владелец заведения, однако, ставил превыше всего удобство своих подмастерьев, живших на третьем и четвертом этажах.
Нынешний владелец постоялого двора был человеком добрым и тихим. Звали его Арольд Эклунд, и прежде он занимал пост главного ремесленника в кожевенной мастерской.
Ближе к ночи общая комната на втором этаже наполнится дружелюбной болтовней — там соберутся постояльцы, каждый со своим каким-нибудь вином. Сейчас, однако, слышалось лишь потрескивание огня.
На третьем этаже было четыре комнаты.
В те времена, когда здесь располагалась мастерская, на четвертом этаже жили новопринятые подмастерья, и там же хранилась всякая всячина; поэтому комнаты на третьем этаже были просторнее, чем на четвертом.
Но не всем из этих комнат доставалось тепло от дымохода. Одна из комнат третьего этажа выходила на улицу, и ради окна, через которое вливался свет, доступом к дымоходу пришлось пожертвовать.
Иными словами, хочешь комнату с окном — пожертвуй теплом.
Лоуренс совершенно точно слышал слова Хоро, что она предпочитает теплую комнату. Едва войдя, он обнаружил, что она уже поснимала с себя и раскидала повсюду свою сырую одежду и лежит, свернувшись калачиком, под одеялом в своей кровати.
Лоуренс подумал, уж не плачет ли она от такого унижения; но, судя по тому, как Хоро свернулась, она уже спала.
Видимо, она устала из-за того, что долго сердилась, мысленно предположил Лоуренс.
Он подобрал разбросанную одежду Хоро и пока что повесил на спинку стула, затем разделся сам. Это была самая приятная часть всех путешествий — возможность избавиться наконец от отсыревшего одеяния на постоялом дворе. Лоуренс чувствовал себя так, словно снял налепленный на него слой сырой глины. Отложив снятые вещи в сторону, он переоделся в свою обычную одежду, не промоченную дождем.
Конечно, она была холодной, но все же это лучше, чем сырая.
Без очага в этой комнате будет не теплее, чем под открытым небом, когда придет ночь.
Одного лишь одеяла будет недостаточно, чтобы отогнать холод. Лоуренс понял это, когда подобно прислуге свернул тяжелые сырые одежды Хоро.
Из-под одеяла Хоро высунулся хвост — во всем прочем одеяло выглядело так, как если бы оно было наброшено на груду, скажем, хлебных караваев, или сырных кругов, или кусков копченой грудинки.
Она нечестно играет, подумал Лоуренс.
Это было не вполне то же, что, например, когда дочь аристократа, сидя у окна, показывает всем свои длинные роскошные волосы в надежде поймать взгляд проезжающего мимо рыцаря, — но тем не менее Лоуренс понял, что просто обязан среагировать.
— По-моему, у тебя прекрасный хвост; такой теплый и с отличным мехом.
Секунда — и Хоро втянула хвост под одеяло.
Лоуренс мог лишь тяжело вздохнуть.
Едва ли Хоро относилась к числу ранимых девушек, оскорбленные чувства которых можно исцелить одним комплиментом. Даже сейчас в ней наверняка клокотала тихая ярость.
И все равно она заставила Лоуренса восхвалить ее хвост.
Спускаясь по лестнице, Лоуренс грустно улыбнулся и снова вздохнул. Хоро опиралась на него — на свой необычный манер. Другого объяснения ему и не требовалось.
Вполне возможно, это была одна из ее хитрых ловушек; но Лоуренс не возражал против того, чтобы в нее попасть.
Лоуренс воспользовался отсутствием рядом с собой читающей мысли волчицы, чтобы думать обо всем этом, направляясь к общей комнате с очагом.
Здесь никого не было. Компанию ему составили лишь потрескивающие в очаге дрова.
Мебели было мало — лишь одинокий стул, освещенный неверным светом очага. Одного лишь стула было недостаточно, чтобы высушить одежду, которую Лоуренс держал в обеих руках, но это его не волновало.
В стены комнаты повсюду были наполовину вбиты гвозди — их головки вполне могли служить крючками для одежды. С одного из них свисала кожаная лента, достаточно длинная, чтобы ее можно было протянуть до противоположной стены. В дождливые дни это было идеальное приспособление, чтобы промокшие путники могли обсушиться; а в сухие дни здесь можно было сушить мясо и овощи, которые затем служили припасами в дороге.
Лоуренс быстро натянул ленту и развесил на ней сырую одежду.
Плащи и балахоны заняли больше места, чем он ожидал, и ему пришлось задействовать всю длину ленты.
— Только пока еще кто-нибудь не придет сушить вещи, — пробормотал Лоуренс себе под нос и уселся на единственный стул перед очагом.
И тут же до его ушей донесся скрип лестницы.
— …
Скрип, похоже, шел снизу.
Лоуренс обернулся на звук и встретился взглядом с фигурой, поднявшейся по лестнице и заглянувшей в комнату.
Голова этого человека была скрыта под капюшоном, большая часть лица замотана шарфом, так что разобрать выражение его лица было невозможно; глаза, однако, смотрели пристально и твердо. Он был не особенно высок, но и не низок — пожалуй, немного повыше Хоро.
Из-за толстого дорожного одеяния его фигура казалась квадратной. Но самой примечательной деталью одежды незнакомца были кожаные ботинки с кожаными же онучами на икрах. Такая обувь свидетельствовала, что это был путешественник, предпочитающий передвигаться пешком, а не на лошади; по зиме онучи были затянуты очень туго.
Голубые глаза, разглядывающие Лоуренса сквозь щель в одеянии, смотрели чисто и пронзительно — и недружелюбно.
Одарив Лоуренса долгим оценивающим взглядом, человек без единого слова продолжил свой путь
