развернулся ко мне кормой, и открылся, так сказать, вид сзади на громадину, которая сперва сужалась, потом снова расширялась, переходя в гигантский хвост.
Я облегчённо вздыхаю, разойдясь с китом.
А двое влюбленных всё играют в ладушки с морем, высоко разбрасывая брызги. Может быть, это молодожёны, и то, что я вижу, это их первый небольшой разлад? Не дай бог попасться им под руку, если дойдёт до настоящей потасовки: другое дело — подсмотреть, когда они будут мириться и миловаться.
Ветер переметнулся на зюйд-вест, и мы сделали поворот оверштаг.
И вот уже снова светлая лунная ночь, с умеренным ветром и лёгким волнением. Курс вест-тен-норд, всё тихо, мирно, никаких китов, только прежние знакомые звуки. Всё так же идём навстречу волне, всё тот же крутой бейдевинд. Теперь покрутим радио. Никакой стабильности приёма. То арабы единолично царят в эфире, то их оттесняют неверные из западного мира. Даже две канадские станции пробиваются ко мне. Слава богу, не последние известия, а просто лёгкая музыка, вполне приемлемо. К тому же не успел я проникнуться ею, как опять возвратились завывающие арабы. Можно совсем выключать.
Берусь за помпу, пятьдесят раз приходится качнуть, чтобы осушить трюм, а много ли времени прошло, как я откачивал? Слегка усилилась течь? Это не исключено. Есть лишь один способ убедиться — записывать, когда и сколько я работаю помпой. Да только зачем это нужно? Даже если я буду с точностью до грамма знать, сколько воды прибывает, от этого течь не перестанет, а на душе прибавится ещё одна забота. Не стоит фетишизировать эту течь, будем просто откачивать воду, держать трюм сухим, вот и всё.
— А всё же она не идёт совсем из ума? Конечно, как и куча других забот.
— Например?
— Как бы это сказать. Когда лежишь вот так в темноте, тут-то на тебя и находит. Днём совсем другое дело. А ночи слишком долго тянутся.
— И что же ещё вас заботит? Интересно, где сейчас остальные.
— Вы только об этом и думаете. Перестаньте себя терзать, у них, наверно, тоже немало проблем.
— Вот именно. Кто-нибудь из них может врезаться в айсберг.
— Мне почудилось, или в вашем голосе прозвучал оттенок надежды? Вы меня огорчаете, разве годится так думать?
— Что вы, не дай бог. Я от души надеюсь, чтобы никто не попал в беду. Если это случится, гонок не будет ещё лет двадцать.
— Вы так думаете?
— Уверен. Несчастный случай на этой стадии всё погубит.
— А если так, вынь-ка пальчик из носика, парень, поднимись на палубу и проверь, не грозит ли нам столкновение. Давай, давай, твоя очередь!
Выйдя на палубу, с облегчением вижу, что мрак отступает, на поверхности моря играют блики зари. Незримая рука стаскивает с океана пятнистую ночную шкуру. А теперь руки взяли кисть, сперва грунтуют полотно белилами, потом легонько, не спеша наносят тонкий бледно-розовый слой, а этот мазок уже поэнергичнее, поживее, сочная красная полоса, быстро — синего на море, и вдруг — нежное голубое отражение неба. Колорит становится всё насыщеннее, с артистической непринуждённостью разбрызгиваются сияющие краски, они летят во все стороны и смешиваются со скоростью света, и наконец — последний, завершающий взмах пламенной кисти.
Солнце взошло.
Время завтракать и заниматься прочими повседневными делами.
Ровно две недели, как состоялся последний разговор с встречным судном. Две недели, и с каждым днём у меня всё беспокойнее на душе, я всё больше торчу в кокпите, смотрю — не покажется ли корабль. В кои-то веки заметишь дымок, однако корпус скрыт за горизонтом, и так редко материализуется, что я, хоть и слежу внимательно, ни на что не надеюсь. Раза два за последние четырнадцать дней видел судно, но милях в семи. Идёт, дразнит, почти параллельным курсом, возможно, в тот же порт, что и мы. И нет смысла даже пытаться привлечь внимание вахтенных — безнадёжное дело, у них на уме своё, коммерция. Какой старпом будет посреди Атлантического океана стоять на крыле мостика, высматривая парус малого судна? Да, никакой. Ночью и в туман радар прощупывает горизонт, и всё чаще на него возлагают ответственность. Есть ли у малого деревянного судна при среднем волнении на море шансы быть обнаруженным прибором с дальнобойностью в двенадцать миль? Никаких. Есть ли шансы, что я увижу спешащее по своим делам судно сегодня? В ближайшие двенадцать часов? Спроси я себя об этом ночью, ответ последовал бы мгновенно: никаких.
За упоительным восходом следует ясное утро, чашка чаю, чистый трюм, удачная обсервация. И как ни мало шансов у меня встретиться с судном, они всё-таки есть.
Первую половину дня провожу в кокпите, жду и надеюсь, но без особого энтузиазма. Понимаю, что для моих нервов гораздо лучше было бы, если бы я мог спокойно полежать в каюте. Ветер умеренный, брызг мало, и они даже до трапа не долетают, так что ют сухой и можно сидеть в одних шортах и чёрных очках. Мы ведь сползаем к югу, солнце ярче с каждым днём, и море кругом переливается ослепительными бликами. Солнечная погода рождает новые проблемы. Даже при открытых люках в тесной каюте быстро становится жарко и душно, хотя почти всё пропитано влагой или покрыто солью. А может быть, именно поэтому? Когда солнце поднимается совсем высоко, каюта будто сжимается, становясь ещё теснее, и я вынужден выходить на палубу. Тоска по свежему воздуху и необходимость вести пристальное наблюдение на случай, если покажется какой-нибудь пароход, привлекают меня в кокпит, где я обычно сижу с подветренной стороны, длинные ноги вытянуты вдоль банки, пятки упираются в комингс. Смотри, как бы не обгореть на солнце. Не очень-то это хорошо покрыться волдырями, когда много дней ходишь немытый. Стоит мне подумать об этом, и я вспоминаю, как однажды в тропиках у меня по всему телу пошли болячки от морской воды. Не дай бог одиночке такую напасть. Но пока что кожа вроде бы в порядке. И вообще тело гораздо ближе к норме, чем душа. Днём можно сидеть на воздухе, грезить и размышлять, сохраняя видимость спокойствия. Море вечно пленительно, и я любуюсь невыцветающей синью, но сейчас на ней плавают какие-то бурые пятна. Трудно их распознать, проходя мимо. Разрезанная форштевнем волна даёт столько брызг и пузырьков, чёрт бы их взял, что, как ни старайся, всё равно не разглядишь.
Пятно за пятном остаётся за кормой. На синем фоне океана с переливами волн эта чертовщина кажется тёмно-коричневой и довольно непривлекательной. Будто круги навоза на тщательно подстриженном газоне: не слишком портит картину, но и не украшает. И вот я орудую багром, наводя страх на рыбёшек, которые столько дней сопровождают яхту, что я уже не представляю себе моря без них. Колю тёмно-коричневый ком (он величиной с футбольный мяч), и рыбёшки, словно подхваченные вихрем листья, бросаются врассыпную, ухитряясь, однако, держать строй. Но зацепить багром загадочный ком оказывается куда труднее, чем я ожидал. Отчасти это объясняется поступательным ходом яхты, причём дело даже не в скорости, с какой мы минуем мишень. Вот прямо впереди плывут комья; кажется, они пройдут рядом с бортом, но волна их относит — попробуй дотянись. Просто зло берёт. То и дело замечаю по курсу подходящее коричневое пятно. Стою наготове, чтобы, как поравняемся, нанести удар. После каждого промаха цель становится ещё желаннее. А яхта, рассекая воду, снова и снова либо отталкивает интригующий ком за пределы досягаемости, либо притапливает его. Нет, похоже, на корме у меня ничего не выйдет. И я перехожу на нос, но сперва снимаю шорты и бросаю их в каюту. Сидеть во влажных шортах — сомнительное удовольствие, к тому же вдалеке от критических глаз я легко преображаюсь в дитя природы. Итак, прохожу вперёд и ложусь на баке, ноги раздвинуты из-за рубки, голова и плечи свешиваются с форштевня, одной рукой держусь сам, в другой держу багор острием вперёд, будто собрался охотиться на кабана.
Если бы кто-нибудь посмотрел на меня сейчас, скажем, с сопровождающего судна, он мог бы принять меня за этакое косматое носовое украшение, например за Нептуна с трезубцем. Ух, как здорово! Будто я лечу над поверхностью океана, которая с неожиданной скоростью убегает назад. Тёмные комья пошли чаще, и я принимаюсь за дело, колю багром, словно охотник копьём. Но вода так сильно толкает багор назад, что я еле его удерживаю. Наконец после нескольких попыток я приноравливаюсь и делаю поправку на это встречное движение. Мне кажется, что я бью очень метко, однако преломление света в воде