подводит мой глаз. Какую поправку делать на преломление? Объявляю перерыв, чтобы поразмыслить. К тому же рука устала.
Кладу багор на палубу вдоль правой ноги и отползаю назад, чтобы только голова выдавалась над форштевнем фолькбота. Честное слово, тут здорово лежать. Подчёркнуто ощущается движение корпуса, мы то взлетаем, то падаем, будто идём по зубьям некоей морской пилы — и по каким зубьям! Вверх и вниз по волнам, выписывая непрерывную синусоиду над океаном. Прежде, лежа на койке, я почти не воспринимал качку, хотя она порой бывала куда сильнее, теперь же, когда я вытянулся на баке, качка буквально пропитывает моё тело. Вперёд, всё время вперёд через радушно принимающее нас синее море, верхом на скачущих белых конях. Я чувствую себя частицей всего, что меня окружает. Может быть, это и потому, что я лежу нагишом? Пожалуй. Солнце припекает спину, но время от времени яхта особенно порывисто ныряет в очередную волну, и поднимается туча мелкой блестящей пыли. Голова и плечи остаются сухими, потому что пыль летит с наветренной скулы, но часть капель, обычно падающих на бак, удостаивают мою поясницу леденящей лаской. Другие опускаются на мою торчащую корму, и наиболее крупные стучат по коже, будто мягкие пальцы; очень приятное ощущение. Солнце сушит и согревает моё тело, а яхта продолжает швырять в меня пригоршни холодящего синего моря. Что-то плечи жжёт, я поворачиваюсь на спину и отползаю ещё немного назад, чтобы голова лежала на палубе. Солнце светит прямо в глаза, приходится защищать их рукой, поднятой не во гневе, а совсем наоборот. Здорово греет живот. Опять яхта нырнула, и опять вверх взлетают брызги. Теперь я их вижу и получаю несравненно большее удовольствие. От лёгкого шлепка капли летят через планширь, встречаются с солнечными лучами, и вспыхивает переливающаяся всеми цветами маленькая радуга. Часть этих драгоценных камней проносится надо мной и палубой дальше, а часть падает мне на живот и бедра. Непостижимо, как такая яркая красота может быть такой холодной. На душе полный покой, впервые за много дней. А может быть, недель? Кто знает. Моё настроение скачет так часто, что я потерял счёт фазам и отклонениям. Чувствую себя здоровым и собранным. Через двадцать минут океанской ласки мне становится зябко, я с неохотой встаю и, захватив багор, отправляюсь на ют. Всегда-то природа скрупулёзно отмеряет свои дары. Немного даст, немного отнимет. Вверх и вниз, подобно движению носа яхты. И ведь я всё ещё не добыл ни одного образца этой загадочной морской растительности, мимо которой мы по-прежнему проплываем. Решаю предпринять более настойчивую атаку, теперь уже базируясь на средней части судна. Становлюсь на планширь, одна нога с наружной стороны лееров, другая — внутри, одной рукой крепко держусь за ванты. Наклоняюсь над водой, настроился во что бы то ни стало выловить хоть один таинственный ком. Наклоняюсь над водой? Знаю, знаю, что следовало бы подстраховаться, но я настолько сросся с яхтой, что не вижу надобности спускаться в каюту и нацеплять на себя страховочную сбрую. И вообще, что это будет за зрелище — стоит человек в чём мать родила, а на груди какие-то лямки. И нейлоновый конец нелепо болтается ниже живота. Достаточно покрепче взяться за такелаж, согласно правилу — одной рукой держись, другой работай.
Как я ни стараюсь, мне не удаётся выловить эту дрянь, зато удаётся, наконец, её распознать.
Это водоросль. Только и всего.
После приятно, хотя и не очень плодотворно, проведённого утра настала пора заняться навигационными наблюдениями. Взявшись за лаг, чтобы установить, сколько пройдено от обсервации до обсервации, я обнаружил, что он перестал вращаться. Конец на месте, чертит борозду за кормой, а вертушка не работает. Я отключил провод и начал выбирать конец. Что-то он тяжелее обычного. А вот и вертушка, всплыла от быстрого движения вперёд, и видно, что она чем-то обмотана. Я продолжал тянуть и, когда осталось несколько ярдов, разглядел, отчего заело вертушку.
На неё намотались водоросли.
Извлекая их на палубу, я позволил себе слегка улыбнуться. Целое утро потрачено на охоту за этой штукой, я далее с риском для жизни висел над водой, и всё это время пучок водорослей тащился на буксире за яхтой.
Очистив вертушку, я вернул её в море, и, пренебрегая навигацией, хорошенько рассмотрел свою странную добычу, которая лежала на палубе в кокпите.
Да, это водоросль, правда, я себе представлял её другой. Не такая тёмно-коричневая, какой она выглядела в воде, скорее с оттенком лимонной зелени. И не отличишь, где стебель, где листья; похоже, что главное тело служит и тем и другим. Местами торчали наросты, вроде виноградин, однако поменьше. Попробовав разорвать водоросль, я убедился, какая она жилистая и крепкая. Потому и держалась так цепко за вертушку.
Я подвесил её сушиться на такелаж, чувствуя примерно то же, что чувствует человек, засушивая цветок между листами книги.
А теперь — вниз, решать навигационные задачки. Ещё один шажок на запад, тридцать первый с начала плавания, четырнадцатый с тех пор, как отправлена домой последняя весточка. Утренние развлечения вытеснили из моей головы эту мысль. Может быть, я потому и настроился так благодушно, что на короткое время был избавлен от чувства вины? Так или иначе, теперь я опять ступил на проторенную дорожку. Высунуть голову из люка, осмотреться как следует!
Ничего в поле зрения, но я чувствую, что судно где-то есть. Или я просто неверно толкую эту не привольную уверенность в себе, которая меня так редко посещает, что я сейчас кажусь себе буквально другим человеком? Всё кажется мне превосходным сегодня. Всё, кроме ветра. Но так как он уже месяц, с редкими перерывами, держится одной четверти, я воспринимаю его как принадлежность окружающей меня среды. До вечера далеко, солнце палит, можно ещё позагорать. Не забываю при этом зорко наблюдать за горизонтом. Внезапно — я же знал! — прямо за кормой вдали показывается чуть заметный дымок.
И тут же пропадает. Вот откуда у меня предчувствие, что мы сегодня встретим корабль! Может быть, я уже уголком глаза видел дымок? Возможно. Какое ещё может быть объяснение? Да, а как насчёт случая в самом начале плавания? Когда я встал как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с буксиром? Пожалуй, долгое одиночество обостряет моё подсознание, и оно лучше использует обычные органы чувств. Только ли удача повинна в том, что я тогда проснулся так кстати? Может быть, я услышал буксир? Например, рокот его машины. Или плеск воды, когда он стряхивал с носа поддавшую волну. Кто знает. Одно несомненно: всё утро я ждал судна, и вот оно, прямо за кормой, правда его самого ещё не видно.
Я могу подождать.
А пока достанем флажный сигнал. Добрый старый М-И-К, всегда готовый мне послужить. И наденем чистые синие джинсы, не являться же им оборванцем. Снова посмотреть назад, хорошенько посмотреть. Ага, слева за кормой опять виднеется дым, но корпус скрыт за горизонтом. Значит, до него больше двенадцати миль. Так, прикинем: обгоняющее судно, скорость, скажем, узлов четырнадцать, мы делаем четыре, выходит, его истинная скорость — десять узлов. Каждые шесть минут — миля; если считать, что он в тринадцати милях, предполагаемое время его выхода на траверз — через час восемнадцать минут.
— Откуда такая уверенность?
— Ладно, помалкивай, твоё дело стряпать, я штурман на этой старой калоше. Ступай вниз, приготовь чаю, у нас уйма времени.
Проходит двадцать минут.
Мы проводим их за кружкой чаю и приятной беседой.
— На сколько спорим?
— Отстань, ты же знаешь, я не спорю на деньги.
Снова выглядываю из люка. Корпуса по-прежнему не видно, но стеньги и верхняя часть дымохода уже показались. Судя по углу между мачтами, он пройдёт в миле-двух южнее меня. Лучше сейчас изменить курс, чтобы разговор состоялся наверное.
Ещё через двадцать минут можно различить корпус целиком, тем более с палубы рубки. После того как мы изменили курс, он у нас на левом траверзе. Миль семь ещё осталось, но я отчётливо вижу, что это танкер. Выходит, скорость верно угадали; теперь идём на сближение. Всё как рассчитывали.
— Не очень-то задавайся.
Следующие двадцать минут трачу на поиски расчёски и зеркала. Когда я последний раз ими пользовался?
— Когда мылся — помнишь?
— Помню, помню, а как давно это было?
— Слишком давно, приятель.
