Или снова:
Если бы Гомер или Данте хотели выразить то же, сказали бы они это иначе? Но драйденовский Чосер нуждается в «современных средствах фортификации» и поэтому выражается так:
Разве не пало на Англию проклятие пророка Исайи: «лиши чувства их сердца, оглуши их и ослепи»?[24]
Одна только мысль, что когда-либо могла быть в силе тупость, которая принимала это непристойное пустословие за великолепную и точную речь, совершенно ужасна. Еще ужаснее видеть, как обильно, беспрерывно и с каким очевидным воодушевлением оно стекает с пера великого и заслуженно знаменитого автора. Но самое ужасное состоит в понимании, что он сам и был главным источником этого пустословия. Точность, состоящая в том, чтобы назвать Эмили «оспариваемой девицей», — это его точность, и «заразительная добродетель, струящаяся в светлом хоре» — это его собственный заразный порок. Его ученик Поуп настолько восхитился этим стихом, что дважды использовал его в своей «Илиаде».
Но тот же Драйден, когда им самим испорченный вкус и уводящее на ложный путь честолюбие вдруг позволяли, мог, черпая в колодце чистой, животворящей английской речи, писать стихи даже лучше своей прозы. Насколько радостно высвистывать «блестящую точность» и слышать, как ветер отвечает на чистейшем родном языке:
И такое случалось не только в родных ему областях сатиры или полемики, но даже и в книге «Басен» — там, где он пытает счастье в иной стране. Переводу «Цветка и листа» он предпослал девятнадцать собственных строк:
Какая буйная красота и сила! Какая натура! Мне верится, что я восхищаюсь этим отрывком полносердечнее и чувствую его глубже, чем Поуп, Джонсон или современники Драйдена, потому что я живу вне подземелья, в которое Драйден их заточил, потому что мои уши не находятся в счастливом согласии со строем хора заключенных, распевающих гимны в тюремной часовне, а могут воспринимать дикую музыку, живущую на каждой ветке в вольном мире, вне тюремных стен.
Нельзя сказать, что даже этот отрывок полностью выдержит такое сравнение. Когда я пью Бароло Ставеккио в Турине, мысль, что в Дижоне есть вино получше, нисколько меня не смущает, она мне и в голову не приходит. Но лучшее вино все-таки есть; и лучшую поэзию, уж не говоря про Мильтона, можно отыскать даже в том криво выросшем поколении, которое предшествовало Драйдену. Среди кучи мусора — Парнаса времен короля Карла — рассеяны крохотные алмазы еще более чистой воды. У самого Драйдена лучшие стихи — редко больше двух строчек и ни разу больше четырех — можно отыскать в его