— Остаются “Гринхипповский” Финбан и Витебский, вотчина Жука, — подытожил полковник. — Широко же вы размахнулись!
— Не так уж и широко! — вмешался я. — На Финляндский вокзал тоже выпишите направление!
— Зачем? — удивился полковник. — Там же эти…
— Именно за этим! — отозвался я. — За нами должок!
— Эх! — рассмеялся полковник. — А людей на четыре вокзала у вас хватит?
— У нас — не хватит, — отозвался Крейзи. — Но нам помогут друзья!
— Договорились, — ответил полковник. — Получите удостоверения нового образца и расширенные путевые листы с новыми полномочиями. Готовьте фотографии — и за работу!
В смятенных чувствах, еще не до конца уверовав в собственное счастье, мы гурьбой вывалились из кабинета.
— Уф, — выдохнул Крейзи. — Повезло. Попался нормальный мужик, за ним не пропадем. Подлинный благодетель!
С той поры в беседах с друг другом мы стали именовать этого полковника не иначе, чем “наш Благодетель”. Так и говорили:
— Опять у нас говно вышло! Ступай, Крейзи, отмазывай нас перед Благодетелем!
Ватник, дающий все права
“Радиус жопы у Гущина
Больше, чем наша орбита.
Гущин — это опущенный
Педерастии арбитр”
Оперативный штаб кампании для нашего крыла решено было устроить на Московском вокзале, в помещении отдела транспортной милиции. Он располагается в подземном переходе, соединяющем ст.м. “Площадь Восстания” с выходами к перронам и в здание самого вокзала. Это полутемная и сырая, загибающаяся буквой “Г” бетонная труба, на изгибе которой находится трехслойная стальная дверь с электрическим замком. Если дежурный смилостивится и нажмет кнопку, то послышится характерный металлический стук, язычок замка втянется в паз — и массивная дверь отворится.
Прямо за дверью устроен небольшой тамбур, из которого открывается вид на бронированный “аквариум” дежурного по отделу, а у стены напротив установили небольшой стол — для нашего дежурного[158]. В этом году, благодаря заботе нашего Благодетеля, мы работали автономно, подчиняясь только чиновникам Комитета, полностью выйдя из-под юрисдикции расположившегося на Витебском Жука[159]. Штаб на Мосбане стал центром нашей экспансии, откуда мы разослали рабочие группы по остальным направлениям: основать пикеты на Балтийском и Варшавском вокзале, на узловых станциях (таких, как Сортировочная и Ленинский проспект) и в дальние челноки (на Мгу, Волховстрой, Любань, Тосно, Лугу, Сиверскую). Мы сами ни за что бы не справились с таким объемом работ, но Крейзи несколько дней “не слезал с телефона” — и к началу кампании у нас появились помощники. Среди них оказалось немало наших старых знакомых из игровой тусовки, а кроме того, нам здорово помогли кадрами лидеры двух известных в Питере общественно- политических структур[160]. Их лидеры объявили охрану природы “задачей для патриотов”, и к старту кампании (22 декабря) у нас сложился полностью укомплектованный штат дружинников и инспекторов. Причем укомплектованный людьми, подготовленными к оперативной работе, в отличие от членов “Дружины Гринхипп” —составленной преимущественно из жирных хиппи и апатичных ролевиков. Именно поэтому Крейзи, планируя нынешнюю кампанию, основной упор сделал на выработку протоколов. Рассуждал он примерно следующим образом:
— У Лустберга, да не уподоблюсь ему вовек[161] — только один вокзал и всего десять человек народу, плюс пикет в Девяткино и максимум два челнока в день. А мы возьмем три вокзала — на Варшавский и на Балты поставим мобильные группы, а на Московском сделаем оперативный штаб. Будем шмонать каждую электричку, на узловых станциях навроде Сортировочной поставим засады — так что мимо нас ни одна сука с елкой не проскользнет. Народу у нас — почти сотня, то есть в десять раз больше, чем у “Гринхипп”, значит, и протоколов должно быть соответственно. Так как, Петрович? Сядешь оперативником на Мосбан?
— Угу, только не сразу, — кивнул я. — Сначала хочу направление на Финляндский, чтобы пободаться с нашими недругами за их вотчину. Я так понимаю — у них тоже будут соответствующие бумаги?
— Именно так, — подтвердил Крейзи. — Но и у тебя будут, так что все путем. Посидишь там дня три — и у них разбежится половина личного состава. Опять же, протоколы за эти три дня все будут наши. Кампания-то идет всего десять дней, так что минимум на треть испортим пидорюгам отчетность.
— И здоровье наполовину, и совсем — настроение, — обрадовался я. — Готовь документы!
Рано утром в понедельник, двадцать второго числа, я был на Финбане и стучался в двери директора вокзала.
— Доброе утро, — жизнерадостно поздоровался я. — Вас приветствует природоохранная инспекция, по вопросу предоставления помещения под штаб. Можно войти?
— Э… — неуверенно отозвался директор. — Обычно приходил другой мужчина, мы привыкли…
— В этом году правила изменились! — строго ответил я. — Теперь проведение кампании доверено нашей структуре! Вот, пожалуйста — направление из Комитета!
— А что случилось-то? — удивленно переспросил директор.
— Ведомственные перестановки, — важно ответил я. — Но вы не беспокойтесь, мы обычаи знаем. Пришлем вам елочек в лучшем виде, сколько прикажете!
— А, ну тогда ладно, — разулыбался директор. — Сейчас я насчет вас позвоню! Через полчаса я с удобством расположился в помещении уже знакомого мне пикета ДНД. Вместе со мной приехали дежурить четыре тройки бойцов из состава дружественных организаций, которые еще до обеда заполнили весь пикет нарушителями, а помещение соседнего туалета — отнятыми елями. Я как раз корпел над очередным протоколом, когда двери пикета отворились, и в помещение ворвался Тони Лустберг, далеко опережаемый собственным воем:
— По какому праву?! Вы были отчислены из состава инспекторов! Немедленно вон отсюда! Получилось так, что наше становление в новом качестве прошло мимо внимания руководства “Гринхипп”. Так что когда я достал из кармана новое удостоверение[162], а из папки — соответствующие документы, у Лустберга от обиды чуть крыша не съехала.
— Что такое? — захрипел он, когда я сунул ему под нос бланк Комитетского направления. — Назначили ТЕБЯ старшим по Финляндскому направлению?
— Угу, назначили! — бодро отозвался я. — Так что я на своем месте. А вот что ты, пидор, здесь делаешь?
— Я буду жаловаться начальнику вокзала, — почерневшими губами произнес Лустберг, а затем быстро развернулся и вышел из помещения пикета.
Он действительно собирался нести свою жалобу, да не тут-то было. На его беду, вместе со мной колонизировать Финбан отправился старший сержант Эйв, под новый год получивший увольнение у себя в части. Именно он — покачивая запасенной за время службы внушительной ряхой — отправился по моей просьбе к директорским дверям, рассчитывая перехватить Лустберга возле них.
Совершив стремительный рывок по платформе, Эйв первым добрался до начальственного порога. Там он встал с самым безразличным и скучающим видом, исподлобья оглядывая вокзальную перспективу — вход в буфет и прохаживающихся туда-сюда пассажиров. Кутаясь в бушлат, он стоял перед директорскими дверями с таким будничным лицом, что появившемуся вскоре Лустбергу показалось — молодой военный спокойно ждет своей очереди.
