— Обойти башню и перелезть через “конверты”[120] будет нечестно, это ни хуя не по правилам. Будем ждать, пока ворота прогорят!
Но мы не стали ждать, пока ворота прогорят совсем. Выбив бревном одну из пылающих створок, мы ворвались в город — навстречу разгневанной и возмущенной толпе иногородних ролевиков. По моему скромному мнению, они хуево представили в этой поездке свой родной город. Совсем не так следует себя вести, когда толпа каких-то подонков жжет твою крепость и громит принадлежащий тебе военно-полевой лагерь. Я очень надеюсь, что по возвращению домой этих карликов духа дополнительно отпиздили за проявленную трусость их собственные иногородние боевые товарищи.
Возвращаясь с пожарища, мы шли через обширную пустошь, обильно заросшую молодым вереском. За спиной у нас догорало багровое зарево, столб подсвеченного пламенем дыма поднимался над лесом и сливался с заполонившей все небо чернильной темнотой. Ночь выдалась облачной. Я шел вдвоем со Строри, когда спереди нас кто-то окликнул — прямо из средоточия покрывавшей пустошь тяжелой мглы.
— Стой, кто идет? — голос у вопрошающего был очень настороженный.
— Да это же я, Дэф! — очень похоже ответил Строри. — Узнал? Смекнув, что дело неладно, мы спокойно прошли мимо часового и неторопливо двинулись
вперед. На обширной поляне, неподалеку от жилища Красной Шапки, перед нами предстало удивительное и забавное зрелище. Известный в Питере мастер-сочинитель ролевых песен Гакхан взялся за непривычное для себя дело. Для этих целей он вывел на центр поляны несчастного Красную Шапку и стал показывать его другим ролевикам — вот, дескать, что сделали с Шапкой проклятые Грибные Эльфы. Сам Шапка был слишком плох, чтобы сказать за себя хотя бы полслова, и за него старался Гакхан.
— Они его пытали! — пронзительно кричал он. — Повесили на веревке и душили, пока он не обмочился со страху!
Шапка принужденно кивал в ответ на эти слова, не зная, куда деваться от такого позора. Половина из тех, у кого были фонарики, при последних словах Гакхана направили на Шапку лучи
— и всем стало видно на его штанах темное, расплывающееся пятно.
— Видите теперь? — разорялся Гакхан. — Теперь понимаете?
Все отлично видели, а еще лучше понимали — в том числе и мы. Поскольку в боевое охранение толковища Гакхан выставил одних только дебилов, то мы без лишней ругани прошли прямо в центр ополчения и смешались с толпой. Люди здесь стояли тесно и в полной темноте, даже лицо соседа невозможно было разглядеть.
— Они крепость бензином подожгли! — услышал я чей-то возмущенный голос.
— Где? — послышались со всех сторон обеспокоенные голоса.
— Дальше, вдоль реки!
— Пиплы, блин! — неожиданно услышал я, уже второй раз за сегодняшний день, искаженный до неузнаваемости голос Гаврилы-болгарина. — Народы, чего случилось?
— Грибные беспредел устроили, — ответил Гакхан. — Сейчас мы соберем ополчение и двинемся на тот берег, будем “по жизни” с ними разбираться!
— Тейк казнилки в хенды, пипл! — поддержал Гаврила это начинание, его голос возвысился и взлетел над толпой. — Народы! Хелп! Всем миром навалимся!
Несомненно, он собирался заманить ополченцев в засаду, где их небось уже поджидали болгаре с дрекольем наготове. Но и среди ополчения изредка попадаются стратегические умы.
— Ага, — отозвался еще кто-то, — а ну как они нас на переправе примут? Тогда чего?
— А мы им… — спор разгорался, и уже трудно было разобрать отдельные голоса. Пока все это длилось, я стоял посреди толпы и размышлял о непостоянстве человеческого духа. В нескольких метрах от меня надрывался Гакхан, с которым мы всего два года назад ездили на первый московский Кринн и жили там в одной крепости. За всю жизнь мы не сделали ему ничего дурного, а он взял и вот так паскудно нас предал. Он орал и неистовствовал шагах в пяти от меня, призывая к немедленному военному походу, но тут в эту какофонию ворвались новые голоса.
— Ребята, а чего это там так горит? — раздался с краю поляны спокойный поначалу вопрос часового, и тут же пьяный голос Виктора-болгарина ответил ему:
— Пиздато запалили!
— Стой, кто идет? — уже понимая свою ошибку, истошно закричал часовой.
— Твой пиздец! — донеслось в ответ, и по толпе будто бы внезапная судорога прошла. Слишком у многих стоял перед глазами печальный пример Красной Шапки, к тому же в темноте давила на нервы тяжелая неопределенность. Пока остальные наши товарищи выходили на поляну, от собравшегося на ней “ополчения” почти никого не осталось. Одним из первых под защиту деревьев юркнул Гакхан — оставив посреди поляны дрожащего от ужаса и совершенно охуевшего Красного Шапку. Он слишком долго водил по сторонам еблом и в решающий момент не успел нужным образом сориентироваться. Не зная, что за люди стоят вокруг него, Шапка подошел к нам и спросил испуганным шепотом:
— А правда, что Грибные крепость подожгли?
Тут мы включили свет, и тогда Шапка неожиданно увидел, что за “ополчение” его окружает. Со страху он лишился языка и только и мог, что стоять, беспомощно ежась в лучах мощных фонарей.
— Прав был Крейзи, — задумчиво произнес Строри, подходя ближе и рассматривая Шапку практически в упор. — Без плаща его действительно несложно поймать.
Дорога на юг
Разница между обычным человеком и Подонком такая же, как между выражениями “много работать” и “много зарабатывать”.
Двадцать шестого июля мы с Барином выдвинулись на станцию Шелангер, где готовились к старту союзные ХИ. Так как место это расположено примерно посередине между Казанью и Йошкар-Олой, путь нас ждал вовсе не близкий. Чтобы запастись в дальнюю дорогу едой, в пятницу двадцать пятого числа Барин отправился на станцию Каннельярви, на игру Антона Лустберга под названием Кринн.
Объявив о нашем намерении товарищам, Барин организовал продовольственный фонд, принесший нам полмешка разнообразных консервов, а объяснил свое намерение так:
— Мы отправляемся представлять наш коллектив на союзные ХИ, и на голодный желудок делать этого не можем. А средств на питание у нас нет, так как на все мои деньги Джонни купил спирту и сейчас варит из него у себя дома Элберетовку.
— Как же вы доберетесь до Казани? — удивился Строри.
— Поедем перекладными, — ответил Кузьмич. — Но ехать впроголодь — занятие не из приятных! Ради святого дела братья объявили ночную продразверстку по полигону. Дело это ох как не простое, кое-где пришлось прибегнуть к выдумке, а кое-где — к взрывам. Например, на стоянке Княжны, где за провизией постоянно следили многоопытные колдуны.
Крейзи взял мощную петарду и тихонечко подбросил её прямо под ноги Княжне. Он знал, что от взрывов петард с Княжною приключаются смешные припадки. В детстве она перенесла церебральный паралич, и теперь с трудом переносила резкие звуки.
Прогремел взрыв — и Княжна в корчах повалилась на землю, судорожно извиваясь и пуская слюну. Зрелище это хоть и мерзостное, зато очень смешное, кроме того, возникла паника, в ходе которой стало возможным похитить необходимые для нашего дела продукты. Наутро Барин, взвалив на себя тяжеленный мешок, отправился в обратный путь, прихватив с собой Ирку из постпанковского коллектива, к которой испытывал самые нежные чувства. Я ждал их в городе, а в холодильнике у меня томилась целая батарея литровых бутылок с Элберетовкой.
Следующим вечером мы были уже в Москве — в Кузьминках, где правил Дурман. Расположившись в
