– Да вроде нет.
– Что характерно.
Он с раздражением уставился в стену, после чего вновь задвинулся на верхнюю полку. Из комнаты напротив доносились слабые звуки «Реквиема» Моцарта. Я был измучен, сбит с толку, ощущал себя в новой обстановке прескверно. Мне бы повернуться на другой бок и крепко заснуть, но из головы не выходил один вопрос.
– Кто такой Гадес? – спросил я.
Вторник
Смерть от шоколада
Завтрак обреченных
Проснулся я счастливым.
Это было необычно. Счастье – в гробу вещь ненужная, так же как и отчаяние. Эмоции не беспокоят мертвых в принципе, поскольку те не могут чего-либо испытывать. Спросите любого трупа, что он чувствует, и в ответ наверняка услышите:
– О чем это вы?
Разумеется, если он еще способен говорить.
В нашем общем со Шкодой гардеробе оказался запас одежды на все шесть дней: коллекция разноцветных футболок, набор нижнего белья в цветочек и полдюжины носков. Моему настроению соответствовали желтые носки, украшенные танцующими крабами, трусы с желтыми розами и желтая тенниска с девизом «ВСЯ ВЛАСТЬ ЗОМБИ!». Новых костюмов и туфель мне не предлагалось.
Одевшись, я вспомнил, о чем меня накануне инструктировал Смерть, и собрался в офис. Дверь мне уже отперли. Шкоды, который отложил разговор о Гадесе на более удобное время, нигде не было видно.
– Как настроение?
В офисе находился только Смерть, который сидел за своим столом у двери. Он вскрывал конверты ножом, который, наверное, обычно используют в ритуальных жертвоприношениях. Компакт-плейер, лежавший по левую сторону от колонны бумаг, изрыгал громкое гитарное соло из альбома «Грейтфул Дэд» «Мертвяки Живьем».
– Замечательное! – воскликнул я.
– Радуйся, пока можешь, – мрачно изрек Смерть. Он перевернул кипу своих писем и протянул мне голубой листок: – Взгляни-ка сюда.
Там были четыре цифры – 7587 – и подпись.
– Что это?
– Шахматы по переписке. Моя соперница переставила своего ферзя с g5 на h7. Пытается повторить известную партию Девятой заочной шахматной олимпиады. Пенроуз – Вукцевич, 1982 – 85. Не исключено, с помощью компьютера.
Он забрал листок и положил в папку, набитую аналогичным содержимым. Пользуясь возможностью, я решил задать уже приходивший в голову вопрос:
– Почему вы играете в шахматы с живыми?
– Это моя страсть, – сказал он, безумно вскинув руки. – Мне трудно устоять перед вызовом… Как в танце – страсть и бессилие. – Он коротко улыбнулся мысли об этих двух слабостях, затем снова принял серьезный вид. – И, конечно же, традиция. Если мои партнеры выигрывают, то в награду продолжают жить. Если же нет – а так случается постоянно, – они умирают… Сейчас я веду около двухсот партий. Эта вот – с женщиной лет тридцати. Она недавно перенесла сердечный приступ. Шансы выжить – пятьдесят на пятьдесят. И ей это известно. Поэтому я бросил вызов, и она его приняла. Хотя, – добавил он скорбно, – так или иначе она выздоровеет.
Я сочувствующе улыбнулся.
– А ты играешь в шахматы? – поинтересовался он.
– Было дело, – ответил я кратко, хотя, конечно, мог бы сказать, что играл очень даже неплохо. Но что- то помешало в этом сознаться. Должно быть, трупный инстинкт самосохранения заставил меня приуменьшить свои способности. – Правила игры я знаю, но не слишком в нее углублялся… Как почти всегда в жизни, я, в основном, наблюдал.
Типичный живец.
Термин «живец» используется мертвыми и ожившими мертвецами применительно к живым. К живцам, преимущественно, относятся теплокровные, подвижные, эмоциональные и любопытные особи. У них окрашенная мягкая кожа. Они потребляют и извергают.
«Мертвые» – или пассивное скопище трупов, ожидающих Армагеддона, – совершенно иной вид. Именно к нему недавно относился и я. Это холоднокровные, ленивые, социально неприспособленные и безразличные ко всему, кроме своей безопасности, особи. Их кожа, даже будучи неповрежденной, всегда бледна и похожа на воск. Их потребляют и извергают другие существа.
«He-мертвые» – или зомби – находятся между вышеописанными видами. Кровь у нас холодная, течет медленно; прямо стоять мы умеем, но предпочитаем лежать; нам хочется жить и ощущать, но мы не можем понять, как это; нам интересно задавать вопросы, но мы едва ли умеем подобрать нужные слова в нужный момент. Наша кожа пепельно-серая, грубая, но это легко скрыть. Зомби потребляют и извергают, но рацион их обычно сводится к живой плоти.
Что плохо влияет на пищеварение.
Мы со Смертью направились в столовую – последняя дверь справа по коридору. Там за овальным столом уже расположились Мор с Гладом, они читали утренние газеты. Глад был облачен в черную шелковую пижаму с традиционной эмблемой весов на нагрудном кармане, а Мор завернулся в белый стеганый халат. Когда мы вошли, они опустили газеты и обменялись короткими улыбками.
– Садись пока на место Войны, – предложил Смерть, указывая на стул между собой и Мором. – До завтра его не будет.
Мест было пять, из них три свободных. Я молча сел и посмотрел через стол на Глада. Его голова пряталась за «Гардиан». Мое внимание привлек маленький заголовок: «Участившиеся случаи осквернения могил говорят об упадке морали». Судя по всему, Мор обнаружил подобную новость. Он читал «Сан», обратив к нам страницу со статьей на всю полосу: «'У меня сперли труп!' – негодует викарий, скрытый приверженец нетрадиционного секса». Смерть либо не заметил, либо его не волновало, что он попал в газету. Он хлопнул в ладоши и пожелал всем доброго утра. Ответа не последовало, и его энтузиазм угас так же быстро, как и возник.
Стол уже накрыли. Мне досталась порция овсяной каши, стакан апельсинового сока и банан. Трапеза Мора состояла из набора сыров с плесенью и подгнивших яблок. Смерти подали железную клетку с тремя живыми мышами. Тарелка Глада была пуста.
– Вы не голодны? – спросил я.
– Постоянно, – ответил он.
Общий вид стола привел меня в замешательство. На черных салфетках нарисованы пляшущие белые скелеты. Фаянсовая посуда разукрашена миниатюрными гробами. Ручки столовых приборов вырезаны из костей.
Тут раздался писк. Я поднял глаза и увидел, как Смерть вскрывает дверцу клетки. Выхватив мышь из застенка, он быстро переломил ей хребет и отправил целиком в рот, смачно причмокивая. Продолжительно и энергично пожевав, он вынул изо рта маленький белый черепок, а остальное проглотил. Оставшиеся мыши панически заметались по клетке. Я отставил тарелку.
– Не хочешь отведать? – окликнул меня Мор. Обернувшись, я увидел, что мне предлагается кусок сыра бри, пролежавшего в теплом и влажном помещении месяца три, не меньше.
Смерть не дал мне ответить:
– Оставь его в покое.
– Пусть он попробует – настаивал Мор.
– Он здесь не для проб.
– Тоже мне, покровитель.
– А ты зануда.
