вонзается в его шею. Дикое, первобытное рычание Роуэна едва доносится до его слуха, когда весы судьбы последний раз склоняются в сторону сына. Хватаясь за обух топора, засевшего в горле и полузатопленного хлещущей кровью, Уилл падает в пруд. Роуэн прижимает его ко дну, перерезая сухожилия и ткани. Вода подергивается черной дымкой.
Хелен с Кларой опускаются на траву, и в тот же миг энергия возвращается к Уиллу, с новыми силами он рвется наверх, пытаясь поднять голову, но Роуэн, не дрогнув, давит на топор обеими руками, так что, когда ему это удается, лезвие перерезает шею до конца. Жизнь наконец покидает его тело. Роуэн едва различает в мутной воде обращенное к нему лицо — лицо его отца. Спокойное. Даже благодарное. Как будто это и есть для него единственный путь к покою — навеки разлучить мыслящий разум с жадным телом, погруженным в жидкий кровавый туман.
Роуэн еще какое-то время стоит неподвижно, наблюдая за падающими в воду каплями дождя. Он не сразу вспоминает о молчаливых свидетелях в нескольких метрах от пруда — о матери и сестре.
— Вы в порядке? — спрашивает он.
Хелен не сводит глаз с поверхности воды.
— Да, — отвечает она. Ее голос звучит спокойнее и как-то естественнее, чем обычно. — В порядке.
Обостренный слух Роуэна улавливает шаги со стороны дома. Его отец — точнее, человек, которого он всегда считал отцом, — выходит в патио. Он в плаще, в руках держит ключи от машины — только что вернулся. Он смотрит на Роуэна, потом на жену с дочерью. В конце концов его взгляд падает на пруд. Питер подходит ближе. Роуэн видит, как застывает его лицо, когда он соображает, что здесь произошло.
— Господи, — едва слышно шепчет Питер, наклоняясь к воде. — Господи, господи, господи…
— Он хотел убить маму, — объясняет Клара. — Роуэн ее спас.
Питер наконец умолкает и просто всматривается в темную, окрашенную кровью воду, где лежит его брат. Роуэн выбирается из пруда; при воспоминании о Еве его вновь охватывает острый приступ паники.
— Где Ева? — спрашивает он у Клары с мамой. — Что он с ней сделал?
Те не знают, что ответить.
У Роуэна все сжимается внутри. Перед его мысленным взором встает картина: безжизненное тело Евы опускается на морское дно.
Все изменится
По пути в Бишопторп Джеред постоянно разговаривает с дочерью, глядя на нее в зеркало заднего вида. Она лежит на заднем сиденье, плотно закутанная в отцовский свитер. Он гонит со скоростью сто тридцать пять километров в час, ветер раздувает Еве волосы, на лицо падают капли дождя, смешиваясь с кровью.
— Ева, — почти кричит он, чтобы его голос мог пробиться сквозь дождь и ветер. — Ева, пожалуйста, не спи. — Джеред вспоминает, с каким презрением она смотрела на него несколько часов назад, сколько обиды и раздражения читалось в ее глазах все эти два года. — Все будет хорошо. Я изменюсь. Все изменится. Даю слово.
Ева так и не открывает глаза, и Джеред боится, что уже слишком поздно. Мимо окна пролетают деревья и дорожные знаки, которые он не успевает разглядеть. Всего за несколько минут он из Тёрска домчался в Бишопторп и теперь несется по главной улице. Справа мелькает их дом на Лоуфилд-клоуз, но он едет дальше. Из «Плута» выходит мужчина и видит, как мимо него проносится «королла» Джереда на скорости, больше чем вдвое превышающей допустимую. Мелькают закусочная, аптека, гастроном — только сворачивая на Орчард-лейн, он притормаживает.
Но, добравшись до дома Рэдли, он несколько секунд ждет в машине, дабы убедиться в разумности своих действий. Он снова пытается заговорить с Евой:
— Ева? Ева, ты меня слышишь?
Она истекает кровью, его свитер насквозь промок и потемнел. Джеред понимает, что времени у него совсем мало. Минута, если не меньше. Помпезные дома вокруг застыли в спокойном неведении, Джеред почти физически ощущает их сухое безразличие к жизни его дочери.
Бремя безжалостно идет, решение надо принимать немедленно. Превратить Еву в нечто иное, в живое, но страшное существо, способное убивать, или отпустить, позволив ей стать безобидной, как все мертвые?
— Ева?
Сомкнутые веки слегка дергаются.
Джеред выходит из машины, открывает заднюю дверь. Бережно, как хрустальную, он поднимает дочь с заднего сиденья и несет через улицу.
«Нет, — говорит он себе. — Нет. Одумайся! Нельзя же…»
Он представляет себе, как жена сурово взирает на него сверху. И осуждает, как вправе осуждать только призраки.
— Мне очень жаль, Тесс. Прости.
Он идет по подъездной дорожке, Ева безжизненно висит у него на руках. Добравшись до двери, стучит в нее ногой, твердо, но не слишком сильно.
— Помогите, — четко выговаривает он. Потом повторяет громче: — Помогите!
Дверь открывает Питер. Он смотрит на Джереда, на девочку в его руках. Замечает, что они оба в крови.
Сглотнув, Джеред произносит то, что велит ему долг:
— Спасите ее. Пожалуйста. Я знаю, кто вы такие, но прошу вас,
Во тьму
Все собрались вокруг, словно пастухи в жуткой рождественской драме. Роуэн еще не успел снять мокрую одежду, но дрожит он не от холода, а от того, что происходит у него на глазах: Ева лежит у них на диване, истекая кровью, а Питер проверяет ее пульс.
— Все нормально, — успокаивает брата Клара, сжимая его руку. — Папа знает, что делать.
Джеред стоит на коленях перед диваном, гладя дочь по голове, а она то приходит в себя, то снова теряет сознание. В очередной раз открыв глаза, Ева смотрит на Роуэна.
— Помоги, — просит она.
Роуэн проклинает свою беспомощность.
— Пап, дай ей крови. Спаси ее.
Хелен тем временем поспешно объясняет Джереду то, что ему уже известно:
— Вы понимаете, что, если мы дадим ей крови, она станет вампиром? И скорее всего, у нее возникнет очень сильная привязанность к тому, чью кровь мы используем для обращения.
Ева все не спускает глаз с Роуэна. Она вполне понимает, что к чему. Понимает, что за ее спасение он отдал бы все на свете. Понимает, что он чувствует: если б только он мог спасти ее, то спас бы и самого себя. А еще Ева понимает, что любит его, и под его беззащитным взглядом находит в себе мужество принять свою дальнейшую судьбу.
Она пытается заговорить. Слова точно якорем зацепились в горле, не выталкиваются наружу, но Ева не сдается.
— Твою, — выдыхает она почти неслышно.
В мгновение ока он оказывается рядом, наклоняется к ней, напрягая слух. Ее веки безвольно смыкаются. Собрав все оставшиеся силы, до последней капли, она выговаривает:
