Годни положить баранину в рагу с фасолью или добавить куриного мяса в бифштекс. Ведь его светлость желает, чтобы все было самого высшего качества.
Вскоре выяснилось, что его светлость не всегда желает, чтобы все было самого высшего качества. Миссис Дэрракотт спросила, как милорд отнесется к тому, чтобы спальню Гранвилля приготовить для его преемника. Ответ был несдержанным и недвусмысленным: отпрыск ткачихи сочтет себя великолепно устроенным, если его положить спать на чердаке.
Первыми из гостей прибыли мистер Мэтью Дэрракотт и леди Аурелия. Они приехали в собственном экипаже, запряженном единственной парой лошадей. До поместья Дэрракоттов семейная пара добралась вскоре после полудня, выехав из города за день до того и остановившись на ночь в Торнбридже.
Из четырех сыновей его светлости Мэтью, третий по счету, доставлял отцу меньше всего забот и расходов. Его юношеские грешки были довольно незначительны и совершались либо в подражание поступкам старших братьев, либо по их наущению.
Он первым из братьев женился, и с того дня, когда повел леди Аурелию Хольт к алтарю, карьера его стала удачной и безупречной. Это был очень хороший союз. Леди Аурелия не была красавицей, но обладала значительным состоянием и прекрасными связями. К тому же характер у нее был сильный, и Мэтью не успел и глазом моргнуть, как ересь вигов [4], которую он впитал с молоком матери, была быстренько изъята из его мозгов, и он оказался (при содействии своего тестя) твердо стоящим на нижней ступеньке политической лестницы. Подъем по ней был стабильным, хотя казалось совершенно невероятным, что Мэтью может когда-нибудь достичь особых высот. Тем не менее, мистер Дэрракотт выполнял свои служебные обязанности честно и с усердием.
Такой добропорядочный сын, несомненно, заслуживал особой привязанности отца. К несчастью, добродетель раздражала лорда Дэрракотта. К тому же он с презрением относился к тем, кто не мог дать ему отпор. Мэтью же был самым кротким из его сыновей, и хотя женитьба предоставила ему некоторую независимость от отца, он все еще оказывал милорду какое-то нездоровое почтение, охотно демонстрируя горячую готовность выполнять немедленные высокомерные приказы его светлости. В награду за такое сыновнее уважение Мэтью был назван трусом, у которого отваги не больше, чем у домашнего петуха. А поскольку поведение Мэтью во многом определялось понятиями его властной и правильной жены, милорд добавил, не покривив душой, что сын, ко всему прочему, еще и подкаблучник.
Что думала леди Аурелия о его светлости, не знала ни одна живая душа, ведь она была воспитана на понятии, что положение главы семейства требует неукоснительного соблюдения правил приличия. На взгляд постороннего, леди Аурелия была примерной невесткой, ни в чем не перечащей его светлости и не воодушевляющей мужа на отпор диктаторским замашкам отца. Простодушные люди, такие, как, например, миссис Дэрракотт, не переставали изумляться противостоянию Мэтью и его отца. Но сам лорд Дэрракотт не был столь простодушным. Наоборот, он был прекрасно осведомлен о том, что в главном Мэтью повиновался только жене. В результате его светлость относился к снохе со смешанным чувством уважения и неприязни, не упуская удобного случая вонзить в нее то, что именовал «стрелой остроумия».
Милорд всячески поощрял сына Мэтью и Аурелии Винсента в карьере, которую его родители считали губительной. Некоторые подозревали, что именно в Винсенте милорд видел отражение собственной юности, но, как горько заметил однажды Гранвилль, довольно странно (если не сказать сильнее), что чувства милорда к Винсенту не идут ни в какое сравнение с привязанностью, которую он испытывал к Ричмонду.
Мэтью Дэрракотт был круглолицым, довольно тучным мужчиной, не таким высоким, как его отец или братья. Когда он был спокоен, то выглядел так, как ему и было предназначено выглядеть природой, — добродушным, чуть ленивым человеком в добром расположении духа. Но в тревоге выражение его лица резко менялось на брюзгливое, с нахмуренными бровями, а явно надутые губы придавали ему сходство с капризным ребенком.
Выйдя из экипажа, Мэтью Дэрракотт увидел Чоллакомба, поджидающего его у открытых дверей дома. Предоставив лакею Джеймсу помогать леди Аурелии спускаться, он взбежал по пологим ступенькам, ведущим на балкон, и воскликнул:
— Это черт знает что, Чоллакомб! Где мой отец?
— Его светлость на прогулке с мистером Ричмондом, сэр, и еще не вернулся, — ответил дворецкий.
— А этот тип, не знаю его имени, еще не приехал?
— Нет, сэр. Вы прибыли в первых рядах. Как вы, несомненно, знаете, мистер Мэтью, мы ожидаем также и мистера Винсента с мистером Клодом, но…
— А, этих, — бросил Мэтью, пренебрежительно пожав плечами при упоминании своих собственных сыновей.
К тому времени к нему присоединилась его жена. Она никогда не упрекала мужа прилюдно и сейчас ограничилась лишь одним взглядом, величественно произнеся:
— Добрый день, Чоллакомб. Надеюсь, вы в добром здравии?
— Да, миледи, спасибо. Полагаю, миссис Дэрракотт сейчас в зеленом салоне. Может быть, ваша светлость соизволит…
Он замолчал, потому что в этот момент в аванзале появилась миссис Дэрракотт:
— О, Мэтью! Моя милая Аурелия! Как я рада вас видеть! Не ожидала вас так рано. Но все равно мне приятно вас видеть.
— Мы останавливались в Торнбридже, — объяснила леди Аурелия, подставляя своей невестке щеку для поцелуя. — Я не в состоянии перенести более тридцати или сорока миль за один переезд — для меня это слишком утомительно.
— Конечно, очень утомительно, — согласилась миссис Дэрракотт. — А дорога из Торнбриджа к тому же такая ухабистая. Я уверена…
— Эльвира! — перебил ее Мэтью, бросая свою шляпу в руки Джеймса. — Что вам известно об этом печальном деле?
— О, мой дорогой Мэтью, ровным счетом ничего. То есть… не пройдете ли в зеленый салон? Может быть, вы хотите снять свою шляпку и мантилью, Аурелия? Я провожу вас наверх. Во всяком случае, чувствуйте себя здесь как дома.
С этим, однако, ее светлость не соизволила согласиться, заявив, что она гостья в этом доме, где хозяйкой является, несомненно, ее невестка. Миссис Дэрракотт, которая про себя подумала, что это еще под вопросом, не стала возражать, и обе дамы отправились наверх, оставив Мэтью выуживать сведения из Чоллакомба. Но поскольку дворецкий знал еще меньше, чем он сам, Мэтью удалось лишь узнать, что наследника ожидают на следующий день и что милорд не в духе.
— Да, могу этому поверить, — сказал Мэтью. — От этого даже святой выйдет из себя! Более того, я бы не удивился, если бы этот парень оказался самозванцем.
Чоллакомб не счел благоразумным отвечать на подобное заявление, поэтому, прошагав по аванзалу еще несколько минут, Мэтью отбыл, сказав, что, если милорд с мистером Ричмондом отправился на прогулку верхом, он может пойти на конюшню, чтобы встретить его там по возвращении.
Когда он подходил к конюшне, оказалось, что его отец уже вернулся с прогулки, а двух сильных упряжных лошадей Мэтью выпрягали из экипажа. Милорд еще сидел верхом на аккуратнейшей гнедой полукровке, а Ричмонд, что с негодованием заметил его дядюшка, только что спешился с чистокровного скакуна, вероятно стоившего его светлости от трехсот до пятисот гиней.
— Так ты уже приехал! — Это было все, что сказал милорд, вместо того чтобы поздороваться с сыном. Впрочем, затем он добавил: — Мне следовало бы догадаться, что этот жалкий экипаж твой. Сколько ты отдал за пару этих кляч?
— Не помню. Но они не клячи, сэр. Чистокровные валлийцы, уверяю вас! — отвечал уязвленный Мэтью.
— Кливлендские тяжеловозы! — Его светлость не удержался от сардонического смешка. — Тебя надули, мой мальчик! В жизни не видел таких заторможенных животных! — Он указал хлыстом на скакуна Ричмонда. — Вот пример настоящего скакуна! Чистокровный до мозга костей, совершенный скакун! Не скачет — летит!
— Вряд ли такой жеребец подойдет для экипажа, сэр, — заметил Мэтью. — Однако он довольно красив, и посадка головы у него гордая. — Он протянул руку Ричмонду и ласково добавил: — Ну, мой мальчик, как ты поживаешь?
