— Почему остановились? — Курт подозвал к машине фельдфебеля.
— Заминка, господин капитан. Партизан поймали.
— Где они?
— А вот, один, сюда топает.
Вальтер посмотрел в ту сторону, куда указывал проводник.
По склону к ним спускался высокий старик в серебристом, как паутина, шерстяном плаще, в широкополой не по сезону шляпе, надвинутой на глаза, из под которой виднелась седая борода, заплетенная в косу. Странный русский опирался на длинную гладкую палку. У ног его виляя хвостом крутилась огромная овчарка.
— Руки вверх, дед! И быстро… Смотри, без шуток! — скомандовал полицай.
— Я те сейчас покажу, кому тут лапы к верху подымать! — пробасил старец и полез в карман плаща.
— Граната! Стреляйте! — крикнул кто-то.
— Ах, ты так! — полицай разрядил в старика винтовку, но к его удивлению дед не упал.
— Твою мать, неужели промазал?! — он дал второй, а затем третий выстрел.
— А ну, давайте все разом! — захохотал старик.
В тот же миг серая собака Ивана прыгнула на предателя, разом откусив ему голову. Да и не овчарка это вовсе, а волчище, каких поискать.
Гитлеровцы старательно в упор расстреливали деда из автоматов, но тот стоял, заговоренный, и смеялся. Затем он вытянул руку, на которую откуда ни возьмись приземлился здоровенный ворон, и приветствовал Хозяина: Харр! Харр!
Тут к своему ужасу Курт увидел, как этот старик свободной рукой поправляет край этой дурацкой шляпы. Как ее поля медленно приподымаются, обнажая открытый, широкий лоб мыслителя, мохнатые брови, и единственное страшное око. Это был глаз, пронизывающий своим взором насквозь, проникающий в самую подноготную, глаз, срывавший маски, то был леденящий душу глаз Великого Одина.
— Боже мой! — застонал Вальтер.
— Думаете, сварганили себе железки — и самые сильные? Ну, да я вас ужо поучу, — Один легонько толкнул высоченную корабельную сосну, та, не выдержав прикосновения, подалась вперед и начала тяжело, медленно и верно падать.
Как только грянули первые выстрелы, Василий камнем упал в снег. Перекатился, уходя от пули, и замер, обомлев. Влас стоял, окутанный кольцами распоясавшейся метели.
Разудалый Дед Мороз. Пространство ревело в его честь. Скрипели лесные великаны. Гигантская сосна рухнула на танк, сплющив, размозжив, размазав его в лепешку. Следовавшая за ним машина с офицерами исчезла среди вечнозеленой хвои.
За этой сосной повалились и другие, перегораживая путь.
— Ура! Бей фрицев!
— За Родину!
— За Сталина!
С обеих сторон на дорогу высыпали партизаны.
— Васька, ты чего? Ранили? — как ни в чем ни бывало ухнулся рядом в снег Кондрат.
— Не, скорее контузили. Посмотри на дорогу. Видишь там бородатого деда. Ну, лесника такого кряжистого, Власа.
— Да, где?. Ни черта ни ведать! Никакого старика мы в отряде не держим.
— Да, вон! Там!
— Это, Вась, Госпожа Метелица фрицу Кузькину мать кажет.
— Может и так? — засомневался он, потому что его недавний водчий исчез, испарился, пропал, словно бы и не приютил старец Василия в своей странной обители, будто бы и не случилось ничего.
Лишь искристый снег да морозный ветер лепили в воздухе замысловатые фигуры.
ГЛАВА ПЯТАЯ. СТРЕЛА СТРИБОГА
«А лишь дохнул бы он! — летели бы дубравы,
Как в летний день в степи летит сухой ковыль,
И от высоких гор стояла б только пыль.»
«Волхвы рекли: Закон смены и равновесия Яви и Нави есть Правь. И Белый Свет и Чернобог ведают, что есть над ними Справедливость.
И Род решил, что никогда он не вернется обратно в лоно Ничто. Потому следом за Жизнью всегда будет Покой Безвременья, но никогда уж не будет Первородного Ничто.
Справедливость в Обновлении, и в Движении — Справедливость. Ибо Покой тоже не вечен, он лишь хранит в себе старое Время — предвестие новой Жизни. И эта новая Жизнь обречена на Покой.
Маг тот — кто следует Высшей Справедливости всегда и во всем. Однако, это вовсе не значит, что он никогда и ничего не делает чрезмерно. Былое вдруг застывает в камне, исчерпав себя. Свет вспыхнувшего солнца будит ростки под покровом земли. Талые воды собрав силу вешних ручьев рушат и прорывают плотины под действием одной, последней капли — так велика их незаметная сила.
Связать Время, удержать его, протянуть сквозь его кольца путеводную нить, способна лишь Воля Рода, именуемая Велесом… Лишь Стрела Стрибога неудержимо пронзает Безвременье и сметает Покой.
Маг — это тот, кто преодолевает барьер невозможного двумя способами. Он копит Силу, предъявляя ее миру в удобный момент, чтобы совершить новый скачок вперед. Он ищет и находит неизведанные коридоры меж входом и выходом. Не ищите легких путей — ищите пути короткие, ибо не каждый короткий путь легок.
Не верьте ни в какое высшее предназначение человеческого рода в целом. Есть лишь зачастую неосознанное стремление отдельных личностей к недостижимой цели. Они задаются вопросом — «Почему я живу?». Другой вопрос был бы бессмысленным, поскольку маги ведают о невозможности достичь всеобъемлющего Рода.
Почему я вынужден отдавать себя под власть иллюзорного Идеала? Только лишь затем, чтобы противостоять низшему, животному, примитивнейшему в себе, и вместе с тем простому и естественному? Что хуже — бессмысленное желание жить или желание бессмысленной жизни?
Рано или поздно всякий человек задается вопросом о цели и причинности собственного бытия. Если я живу — значит это кому-то нужно. А если нет-то зачем же я живу. Только лишь потому, что это необходимо мне самому! Или по велению всемогущего Рода? Стоит ли, будто дурак с писаной торбой, рыскать по умным книгам и закоулкам разума, силясь отыскать ответ, почему же я живу, тогда как можно просто жить, ничего не зная о мучительности подобных изысканий. Впрочем, это муки человека, бессильного осуществить полное самовыражение!
Вот тут то и возникает мысль о тщетности попыток освободить собственную волю из под Воли Рода. Куда там, если даже бессмертные боги не способны к полной свободе — мойры определяли жребий олимпийцев, а норны — светлых асов.
Что есть Воля Мага? Каковы его цели?
Состоится ли маг вообще, если не убежден в первенстве Высшего или отрицает собственное предназначение?
Маг тот — кто всегда противостоит навязанным ему внешним обстоятельствам, если они чужды его принципу собственного развития и совершенствования.
За это мага и не любят. Именно за то, что свобода от духовных и светских уз вовсе не делает его бессильным и ничтожным, слабым, одиноким и растерянным. Поэтому он и будет гонимым до тех пор, пока тайная власть кучки убежденных в себе мерзавцев не уступит место власти свободных индивидов,
