Впереди осторожно выруливал из бухты обшарпанный сейнер. Другой такой же повидавший виды швартовался к причалу. По гирляндам лампочек-ловушек, по просевшим ниже ватерлинии бортам было ясно, что ночная рыбалка на сайру удалась.
За кормой сторожевика покачиваются огни поселка. Угрюмые серые скалы сжимают выход из бухты. Остров вообще похож на крепость своими вертикальными стенами-обрывами, изрезанными высокими утесами, напоминающими сторожевые башни. Край земли? Нет, самое ее начало восточный передовой рубеж Советской страны.
На карте СССР этот островок не сразу и разглядишь. Но для рыбного промысла остров бесценен — в удобных его бухтах выросли мощные рыбокомбинаты, ведь здешние воды отличаются исключительной биологической продуктивностью, к тому же охранные меры и система рыборазведения умножают это национальное достояние.
Подразделение пограничных сторожевых кораблей базируется на окраине рыбацкого поселка. Участок здесь всегда был напряженным. Уже в мирное послевоенное время эта воинская часть награждена орденом Красной Звезды. На исходе лета и в начале осени у морских пограничников особенно много работы: в путину, когда косяки лососей, влекомые инстинктом, спешат на нерест из океанских далей к родным речкам, вслед за ними в нашу двухсотмильную экономическую зону регулируемого рыболовства, а то и непосредственно в территориальные воды, «подтягиваются» иностранные шхуны в надежде на легкую добычу...
Я не впервые на границе. Но каждый раз, приближаясь к этой строгой линии раздела, испытываю одинаковое чувство: словно к обрыву вдруг подошел... Граница представала предо мной в разных своих образах. Помню оживленное и сверкающее под солнцем шоссе на юго-западном участке. Шлагбаум, проверка документов, пожелание счастливого пути, — и через какую-то минуту мы уже в другой стране, здороваемся с дружелюбными людьми в пограничной форме. А навстречу идут автобусы с туристами и машины с грузом. Та граница между двумя братскими государствами оставила ощущение праздника. Помню западный участок «с той стороны». Пассажирский поезд «Берлин — Москва» был еще в десятках километров от границы, когда у самого горизонта вдруг прорезал ночную темень белый светящийся шпиль. Проводник тоже подошел к окну, глянул вдаль, сказал: «Брестская крепость». Когда переезжали плавный бесшумный Буг, во всем величии стал виден обелиск советским пограничникам: гигантский и сверкающий солдатский штык в перекрестье прожекторов.
Бывая на дальневосточной границе, убеждался, что здесь служба особенно сложна. Современные точные и чувствительные приборы вглядываются и вслушиваются в тишину. Лишь напротив заставы во внушительных пограничных заграждениях единственные ворота. Когда въехали через них на участок майора В. Габышева, тот, знакомясь, сказал вполушутку-вполусерьез:
— Граница на замке. Ключи у рядового...
— Рядовой Фролов, — представился часовой и щелкнул надежным запором...
Да, каждый раз граница представала передо мной в виде реальной, осязаемой преграды.
Первое ощущение от морской границы иное. В здешнем просторе не вспашешь контрольно-следовую полосу, тут вместо ее заостренных и чутких ко всякому нарушению ребристых волн тверди — волны морские, вечно живые. Над глубинами не выставишь пограничного знака, не увидишь никакого следа. Иллюзия открытости и даже беззащитности этих бесконечных берегов — вот первое впечатление.
Сразу за бухтой океанская зыбь приняла корабль на свою бугристую спину. «Чукотку» стало мерно раскачивать с кормы на нос и справа налево одновременно, но, похоже, никто этого не замечал. Штурман с линейкой в руках прокладывал курс, ориентируясь на маяк, мерцающий где-то там, на далеко вдавшемся в море скалистом языке. Корабль взял влево. Пара дельфинов, стремительно и слаженно скользя рядом с бортом, тут же поменяла курс, но красивое это зрелище не отвлекает ничьего внимания. Девятнадцатилетние матросы, что стоят рядом, предельно собраны. Исполняющий обязанности командира корабля (тот в отпуске на материке) старпом «Чукотки» Александр Васильевич Бурдун сидит в тесном креслице в просторной рубке. К нему сходятся все артерии управления кораблем, вся информация о том, что видят люди и приборы в небе и на воде, что слышит радист в эфире, а акустик в глубинах. Прямо перед глазами командира — расчехленные черные пушечные стволы.
За мысом ночь обволакивает корабль черным туманом.
— Самая бандитская погода, — вполголоса говорит мне капитан-лейтенант Бурдун и прислушивается к голосу у эхолота: «Под килем семь метров... под килем пять метров...» Кругом мели.
Ночь прошла спокойно. А на рассвете радист получил предупреждение о цунами. Хорошо стало видно, как в той стороне, где восходит солнце, спешно выходят из близкой бухты шхуны с иероглифами по бортам — разрушительная волна цунами страшна только у берега. Несколько лет назад она приходила и в поселок, где живет Бурдун. Зародившись где-то в океане, она устремилась тогда к острову со скоростью реактивного самолета. Начало бедствия выглядело просто фантастически: из бухты стала отступать вода — небывалый отлив был так стремителен, будто где-то за горизонтом вдруг открыли гигантскую «пробку». На десятки метров вдаль глазам предстало дно с поникшими лугами водорослей, замшелыми валунами и скоплениями разноцветных ракушек. Одно судно не успело тогда выйти из бухты, осталось у пирса на оголившихся камнях. Не прошло и трех минут, как вода при полном штиле вновь стала прибывать бесшумно и стремительно и наконец вспухла мутным пенным валом трехметровой высоты, покатилась вперед, сметая штабеля ящиков и бочек, приготовленных к путине. Застрявшее судно было выброшено невиданной силой далеко в траву — проржавевший его остов и сейчас высится над противоположным берегом бухты как молчаливое напоминание об угрозе с моря.
И вот теперь предупреждение о цунами заставило экипаж принять меры предосторожности. На глубоком месте «Чукотка» остановилась в ожидании, не придется ли кого спасать. Ко всяким вылазкам стихий пограничникам здесь не привыкать. Так, когда после долгого молчания и сна вдруг пробудился ближайший вулкан, громыхнув на всю округу извержением, и горячая пепловая туча накрыла остров и море, — спасение пришло от морских пограничников: на кораблях сыграли тревогу, как при атомном взрыве, то есть загерметизировали все отсеки, включили водяную защиту, фильтро-вентиляционные установки надели противогазы — и смогли спасти десятки людей на берегу, заблудившихся и обессилевших в пеплопаде, отрезанных потоками лавы от поселков.
На этот раз цунами, к счастью, прошла где-то стороной.
Берег другой страны здесь отделен от советской земли только узкой полоской пролива. Пограничный корабль проходит по незримому острию границы. Наша земля слева: яркий маяк и густое, тяжелое от росы разнотравье по мягкой округлости сопок. На их берегу — бросается в глаза кирпичная арка высотой с парковое колесо обозрения, рядом горит огонь, висят плакаты, установлены мощные громкоговорители. Под аркой система стереотруб, нацеленных через горловину пролива на советскую землю. Этот внушительный мемориал называется у них «стеной скорби». Его отгрохали те, кому на руку вражда между государствами и народами. Это они заботливо поддерживают огонь под аркой — эдакий очажок холодной войны на дальневосточном берегу. У «стены скорби» престарелые самураи и их потомки громогласно печалуются о Сахалине и Курильских островах, «незаконно оккупированных большевиками». И в последние годы, увы, реваншистские крики у «стены скорби» (да и не только там) раздаются все более нагло.
— Задерживаем недавно шхуну. Почему, спрашиваем, в наших водах орудуете? — рассказывал неспешно капитан-лейтенант Бурдун. — Они мне в оправдание свою карту тычут, свеженькую, только что отпечатанную. Смотрю и глазам не верю: наши острова раскрашены, как их территория.
Накануне я был в музее, созданном на острове. Каждый, кто попадает сюда, знакомится вначале с суровой историей открытия и освоения этого далекого архипелага. Первые российские экспедиции, первые примитивные карты, в основу которых легли сведения, добытые бородатыми казаками-землепроходцами, их портреты... Мужественные русские люди пришли сюда через льды Сибири почти триста лет назад — первыми. Вот уже который сезон ведутся на заповедном острове Уруп раскопки одного из важнейших селений XVIII века. Уже в ту эпоху крестьяне-переселенцы пытались на этой каменистой земле у подножия вулкана растить хлеб. У поселка было гордое имя — Курилороссия. Недавно руководитель экспедиции кандидат исторических наук В. Шубин, сообщая со страниц журнала «Дальний Восток» о последних итогах раскопок, подчеркнул: «Получили мы ответ и на самый главный, волнующий многих историков вопрос: жил ли кто в Алеутке (самая удобная бухта на Урупе. —
