денег получишь не много, а также зная, что главный его помощник в сборе денег — страх.
Однако для страха нужны реальные основания, поэтому, когда должник не выполняет своих обязательств, его быстро и жестоко наказывают с помощью наемных бандитов.
Ну а рискует ростовщик-акула куда меньше, чем другие преступники. Лишь немногие ростовщики попадали под суд, и еще меньше понесли наказание. Объясняется это отсутствием улик. Клиенты ростовщика держат рот на замке — отчасти из страха, а некоторые, стыдясь того, что им вообще пришлось прибегнуть к его услугам. Те, кого избивали, никогда не жаловались, зная, что в таком случае получат еще больше.
Поэтому Майлз сидел, трясясь от страха, пока Оминский расправлялся с рыбой.
Неожиданно ростовщик-акула спросил:
— Можешь держать в порядке книги?
— Вести бухгалтерию? Да, конечно, когда я работал в банке…
Жестом ему было приказано замолчать; глаза холодным оценивающим взглядом впились в него.
— Возможно, я смогу тебя использовать. Мне нужен бухгалтер в “Двух семерках”.
— В оздоровительном клубе? — Для Майлза было новостью то, что Оминский владеет или управляет клубом. И он добавил:
— Я был там сегодня, до того как…
— Когда я говорю. — прервал его Оминский, — молчи и слушай, только отвечай на вопросы, когда тебя спрашивают. Ларокка говорит, ты хочешь работать. Если я дам тебе работу, весь твой заработок пойдет в уплату долга и навара. Иными словами, ты становишься моей собственностью. Я хочу, чтоб это было ясно.
— Да, мистер Оминский. — Майлз почувствовал огромное облегчение. По крайней мере ему дают отсрочку. А на каких условиях и почему — уже не важно.
— Тебя будут кормить и дадут комнату, — сказал Оминский, — и об одном хочу тебя предупредить: держи руки подальше от кассы. Если я когда-нибудь узнаю, что ты своровал, ты пожалеешь, что обокрал меня, а не банк во второй раз.
Майлз инстинктивно вздрогнул и не из-за упоминания о краже — он и не собирался этим заниматься, — а от того, что сделает с ним Оминский, если когда-нибудь узнает, что в его лагере появился Иуда.
— Джул отвезет тебя и устроит. А чем заниматься, тебе скажут. Это все. — Оминский жестом отпустил Майлза и кивнул Ларокке, наблюдавшему за ними, сидя у стойки бара.
Майлз подождал у двери, пока те двое переговаривались — ростовщик-акула давал инструкции, а Ларокка кивал. Затем Джул Ларокка присоединился к Майлзу.
— Ну, малыш, получил передышку? Давай двигать. Когда они ушли, Оминский приступил к десерту, а напротив него сел другой, дожидавшийся своей очереди.
Комната находилась на верхнем этаже клуба “Две семерки” и представляла собой убого обставленную конуру. Майлза это не огорчило. Для него это было хрупким началом, возможностью изменить свою жизнь и вернуть хоть что-то из того, что он потерял, — он, правда, знал, что на это потребуется время, — придется рисковать и изворачиваться. Он старался сейчас не думать о своей двойной роли. Главное: стать полезным и втереться в новую среду, как советовал ему Нолан Уэйнрайт.
Для начала он выучил план здания, где помещался клуб. Большую часть первого этажа занимали — кроме бара, куда он заходил, — гимнастический зал и корты для гандбола. На втором этаже находились парилки и массажные кабинеты. На третьем — конторы, а также несколько комнат, о предназначении которых он узнал позже. На четвертом этаже было несколько комнатушек — вроде той, где жил Майлз, — в которых иногда ночевали члены клуба.
Майлз легко вошел в бухгалтерские дела. Он хорошо справлялся с работой, выявил задолженности и наладил почтовые переводы, которые до него делали от случая к случаю. Он предложил управляющему усовершенствовать и другую отчетность, не требуя благодарности за внесенные изменения.
Управляющий, бывший организатор профессиональных боксерских боев по имени Натансон, мало что понимавший в канцелярии, был благодарен Майлзу. И стал еще больше ценить его, когда Майлз предложил реорганизовать инвентаризацию и учет складирования товаров. В благодарность Натансон разрешил Майлзу посещать гандбольные корты в свободное время, что давало ему дополнительную возможность знакомиться с членами клуба.
Членами клуба были только мужчины, и, как заметил Майлз, их можно было грубо разделить на две группы. Одну группу составляли те, кто всерьез занимался спортом, а также пользовался парилками и массажными кабинетами. Эти люди приходили поодиночке, немногие, казалось, были знакомы друг с другом и, как решил Майлз, были из рабочих или мелких чиновников, посещавших “Две семерки”, просто чтобы поддержать форму. Он подозревал также, что первая группа создавала удобное официальное прикрытие для второй, как правило, не пользовавшейся спортивным оснащением клуба, за исключением — изредка — парилок.
Люди, принадлежавшие ко второй группе, сидели в основном в баре или в комнатах на третьем этаже. Они собирались, как правило, поздно вечером, когда члены клуба, приходившие позаниматься, появлялись там редко. Майлз понял, что именно эту вторую группу посетителей имел в виду Нолан Уэйнрайт, назвав “Две семерки” “бандитским притоном”.
Довольно скоро узнал Майлз и то, что комнаты на верхних этажах использовались для незаконной игры в карты и кости с большими ставками. По истечении недели некоторые из ночных завсегдатаев стали узнавать Майлза и воспринимали его спокойно: Джул Ларокка заверил их, что он — “парень нормальный, что надо”.
Вскоре, следуя своей тактике быть полезным, Майлз стал помогать, когда нужно, носить сандвичи и напитки на третий этаж. В первый раз один из громил, стоявших около игральных комнат, взял у него поднос и пошел с ним сам. Но на следующий вечер и во все последующие Майлзу уже разрешили входить в комнаты, где шла игра. Бегал Майлз вниз и за сигаретами для курящих игроков, да и для охранников тоже.
Он понимал, что начинает нравиться.
И объяснялось это прежде всего его готовностью услужить. А кроме того, к нему частично вернулась былая доброжелательность и веселость, несмотря на все опасности и проблемы, связанные с его пребыванием в клубе. И наконец, Джул Ларокка, который, казалось, ко всему имел какое-то отношение, стал покровителем Майлза, хотя временами и вызывал у Майлза ощущение, что играет в водевиле.
То, что Майлз Истин так хорошо разбирался в деньгах и их истории, казалось, бесконечно поражало Ларокку и его корешей. Больше всего они любили слушать рассказ о поддельных деньгах, которые печатали правительства, — эту сагу Майлз впервые поведал в тюрьме. В первые недели своей работы в клубе он повторял ее, подначиваемый Лароккой, по меньшей мере десяток раз. Это всегда вызывало кивки, а также замечания насчет “вонючих лицемеров” и “чертовых правительственных бандюг”.
Желая пополнить свой запас рассказов, Майлз отправился однажды в тот дом, где он жил до заключения, и забрал свои книги. Большая часть его немногочисленного имущества была давно продана в уплату за аренду, но швейцар сохранил книги и разрешил Майлзу их взять. Когда-то у Майлза была коллекция монет и бумажных денег, которую он продал из-за долгов. Он надеялся, что когда-нибудь снова сможет стать коллекционером, хотя это и казалось отдаленной перспективой.
Имея теперь возможность порыться в книгах, которые он хранил в своей комнатушке на четвертом этаже, Майлз рассказывал Ларокке и остальным о том, какие необычные бывают деньги. Самыми тяжелыми деньгами на свете, рассказывал он им, были аргонитовые каменные диски, которыми пользовались на острове Яп в Тихом океане вплоть до начала второй мировой войны. Диски по большей части были толщиною в фут, но была там и монета шириною в двенадцать футов, и для расчетов такие монеты несли на шесте.
— А как насчет сдачи? — спросил кто-то под всеобщий хохот, и Майлз заверил их, что сдачу давали каменными дисками меньшего размера.
— А вот самыми легкими деньгами, — сообщил он, — были редкие виды перьев на островах Новые Гебриды. На протяжении веков использовалась вместо денег и соль, в особенности в Эфиопии, а римляне платили солью рабочим, отсюда слово “жалованье”, произошедшее от “пожаловать солью”. А на Борнео еще в девятнадцатом веке, — рассказывал Майлз, — официально расплачивались скальпами.
