Всеволод Вишневский

^{Странный, послушный смех.}

(Слушает. Потом выпаливает конец фамилии Охрименко.) „Ко!“

Охрименко (бросается вперед и делает стойку, выпаливая). Я-а, господин взводный!

Взводный. Тибе, знаца, письмо! Эва! Тольки ты за письмо ета спляши.

^{Охрименко понуро и покорно начинает гопака. Солдаты понуро, тихо дают мотив.}

Взводный. И — эх! Жги!

^{Охрименко бьет ногами еще сильнее. Взводный кружит перед носом солдата письмо, и тот, стуча каблуками, тянется.}

— Ловчее!

^{Охрименко бьет еще сильнее.}

Взводный. Так… ланно! (Кричит.) Стой!

^{Охрименко с ходу вытягивается в струнку.}

Взводный. Возьми письмо. Ну-ка, что баба пишет? Читай!

^{Охрименко неумело разрывает конверт. Тишина. Глядит, Читает про себя.}

^{Хихиканье взводного.}

Охрименко (стоит молча. Потом тихо говорит). Отец у мене умер… Згинет хозяйство… Малы дити…

^{Молчание. Взводный, заложив ногу на ногу, качает носком сапога.}

Ведущий. Веселый гопак в казарме царской! Ух, как лихо пляшут, какие коленца выводят веселые хваты кавалерии царской!»

В следующих сценах бессловесная солдатская масса начинает прозревать. Вишневский показывает, как в солдатах первой мировой войны просыпается классовое самосознание, рождается протест против произвола и деспотизма. Вот уже Иван Сысоев взводному, который его со света сживает, «по роже дал», хотя после и пришлось стоять на бруствере окопа в роли живой мишени для неприятеля. Вот другой солдат, не веря призывам и заверениям Временного правительства, отказывается идти в атаку, на смерть и агитирует своих товарищей не участвовать в наступлении.

Старая армия расползается. По всей России — с Запада на Восток — эшелоны с окопным народом. «Домой, домой…» — одна мысль владеет всеми. В теплушке вагона — разговор, один из тех, которые ведутся на разбуженной от векового сна российской земле, — о белогвардейцах-корниловцах, Красной гвардии, о большевиках. Драматург строит диалоги удивительно точно — и с позиции верности исторической правде, и с психологической точки зрения. Всей логикой повествования, построением и последовательностью сцен он утверждает: никогда — в переломный момент истории тем паче — нет, не может быть нейтральных. Взяться крестьянину за плуг, встать рабочему у станка время еще не наступило. Эту возможность, право на свободный труд, еще надо завоевать, защитить. Казалось, Ивану Сысоеву возвращение домой сулило мирную счастливую жизнь:

«Сысоев. Ай, хорошо дома! Целы кости довез… Ой, Ванька, бирегеть тибе бог… Но до чево ж народ сдурел… До чего сдурел… И што деется? Свой свово лупит, име, фамилие не спрашиваеть… И чево волтузятся — воздыху им мало в Расеи, што ли? В спокой надо приходить… Вот как бы я. Посев скоро, пасха… Ну, хошь ба нитральтет держали б… Кому нада — дерись, а нежелающие сами по себе…»

Но не удалось Сысоеву «в спокой» прийти, «кончилась медовая жизнь вернувшихся фронтовиков, — говорит Ведущий, — и было ей счету на дни. Нет, в гражданской войне не станешь в сторонку! Всяк задает вопрос: ты с кем, за что, за кого?»

На защиту обновленной революционной бурей Родины встали красногвардейцы, матросы, крестьяне — бывшие солдаты. Вишневский показывает сложности формирования регулярных, боеспособных, дисциплинированных частей, цементирующим ядром которых были рабочие-большевики, комиссары. Но немало вреда приносили горлопанствующие анархисты, мародеры, примазавшиеся к Красной Армии. Характерна яркая фигура одного такого демагога, нарисованная драматургом в эпизоде «Кого на испуг берете?». Чисто одетый боец в алых галифе, с револьвером в руках «выдает» подстрекательские речи в толпе вооруженных красноармейцев (повод — арест двух нарушивших дисциплину бойцов).

«Воец в галифе. Мы боссыи и голлыи. Оны в коже ходют. Мы страдаим. Оны на бархате сплят. За чьто, товарищи? А с нас насмешки строят, ни в чьто не ставят…

Гул: „Правильно!“, „Правильно!“

Требуим: освободить невинных арестованных! Давай их сюда! Комиссара к ответу! Так, товарищи?

Гул: „Правильно!“»

Вначале толпа словно загипнотизирована речами анархиста. Да и то сказать, свой, товарищ — и вдруг арестован. Симпатии большинства на стороне смутьяна — подумаешь, не выполнил приказ…

Но вот появляется рабочий в простой гимнастерке — комиссар. Бесстрашный, убежденный в своей правоте. Громко, заглушая всех, говорит: «Не галдеть! Кого на испуг берете? Коммуниста-большевика на испуг берете?! По порядку! Говори один! В чем дело?»

Боец в галифе вновь закатывает свою хорошо отрепетированную истерику. Комиссар же, не пытаясь заигрывать с бойцами, говорит о необходимости железной революционной дисциплины: «Кто не выполняет приказа Советской власти, тот наш враг. Пособник атаманов… Невыполнение приказов поведет к развалу. Фронт рухнет. Офицеры вас передушат… Вы этого хотите?..»

Пауза, в толпе замешательство. Логика слов комиссара сильнее демагогии анархиста, и постепенно дурман его речи выветривается из голов красноармейцев, они вновь глубоко воспринимают, осознают правоту суровых и жестких слов комиссара: бьются они за Советы — крестьянские, рабочие; в бой их ведут большевики; кто нарушил приказ, тот изменяет общему делу и должен быть предан суду.

Завершается сцена лаконичным и точным комментарием Ведущего, который обращается к зрителям: «Так партия руками политических работников, не знавших колебаний и страха, выковывала регулярные полки, бригады, дивизии, корпуса, армии. Воля партии была выполнена, и армии — наши армии! — были созданы».

К слову сказать, эпизод этот во многом автобиографичен: на Украине, под Александровском, в 1919 году Вишневскому пришлось убеждать целый эскадрон красных кубанцев — они не хотели идти на фронт из-за того, что кони заморены…

Накал боев, самоотверженность, мужество революционного народа передаются в пьесе эпизодами трагико-героического характера. Таковы, например, романтически приподнятые, волнующие сцены «Под темным небом», «Смерть коммунара», в которых в полную силу звучит своеобразный голос драматурга.

В ранних рассказах двадцатых годов почти всегда присутствует автор — рассказчик, непосредственный участник события с его отношением к происходящему, с его эмоциями и чувствами. Ведущий в «Первой Конной» — дальнейшее развитие публицистической, ораторской интонации в творчестве писателя. И еще одна особенность сценического стиля Вишневского — прямое, доверительное, в расчете на взаимное понимание и поддержку, обращение к зрителю.

Молодой драматург выказывает и незаурядное чувство юмора, создавая колоритные образы разбитных, любящих ядреное словцо и шутку, выхваченных из гущи народной конармейцев — эдаких Теркиных времен гражданской войны. Вспомним буденновского бойца (эпизод «В вагоне»).

Один из первых исполнителей этой роли в театре, Дмитрий Орлов, играл ее патетически, возвышенно. Михаил Жаров пошел по иному пути: веселый, жизнерадостный солдат, надвинув буденовку на вихры, надел перчатки и пошел в «атаку». Иллюстрируя наступление конницы, он ловко и точно по смыслу текста то обнимал молодку, то ласково поглаживал ее… Простая по замыслу и сюжету сцена «В вагоне» словно рождена была для исполнения на эстраде и по радио: Орлов и Жаров, например, играли ее в концертах и читали по радио не один десяток лет.

…Пышущий здоровьем, красивый, щеголевато одетый конармеец получил семидневный отпуск. В отличном настроении отвечает он на расспросы соседей по купе: