не оправдались; доцент заказал и получил два толстых тома и устроился с ними в другом углу читального зала.
Трепка продолжал читать. Около часу дня он почувствовал, что у него сосет под ложечкой, и понял: настало время ланча! Он украдкой покосился в ту сторону, где сидел Люченс, и увидел, что тот с головой ушел в свои фолианты. Соблюдая величайшую осторожность, Трепка тихонько выбрался из библиотеки, нашел на углу ресторанчик и заказал ланч. Поглощая еду, он улыбался, довольный, что ему удалось ускользнуть от внимания шведского коллеги.
Между тем, обладай Трепка телепатическим даром, его улыбка, весьма возможно, не была бы столь самодовольной. Люченс обнаружил датчанина сразу, как вошел в зал, хотя предпочел сделать вид, будто ничего не заметил. Но в голове доцента сразу возник вопрос: что здесь делает Трепка? И как только датчанин отправился перекусить, Люченс решил осторожно исследовать книги, лежащие на столе коллеги. При виде книг, которыми был завален стол, брови Люченса недоуменно поползли вверх. Святая Елена! Наполеон! Ему казалось, что об этом Трепка знает
Бывают мелочи, которые характеризуют ситуацию лучше, чем пространные слова и толстые фолианты. Такой мелочью была так называемая «бутылочная война» на острове Святой Елены. Рассказ о ней производит впечатление такого же ребячества, как драка на школьном дворе, и тем не менее он, быть может, ярче показывает настроения, царившие на вилле Лонгвуд, чем длинные отчеты сэра Хадсона Лоу и высокопарные исторические трактаты.
Началом упомянутой войны послужило то обстоятельство, что на острове бутылки были редким и дорогим товаром. Их присылали из Европы или из Капстада. Два раза в месяц сэр Хадсон Лоу по долгу службы поставлял на виллу шестьсот тридцать бутылок вина и требовал, чтобы пустые бутылки возвращали ему в целости и сохранности… Позвольте нам мимоходом заметить, что император и его окружение едва ли могли жаловаться на муки жажды: тысяча двести шестьдесят бутылок вина в месяц — это в среднем сорок бутылок в день… А обитали в это время на вилле восемь членов императорской свиты, двенадцать слуг- французов, восемь слуг — уроженцев острова (которым наверняка вино не предлагали) и двое слуг- китайцев, а они по причине своего происхождения, без сомнения, вино не пили!
Ну так вот, каждый раз, когда Хадсон Лоу посылал за своими пустыми бутылками, ему отвечали, что бутылок нет, и каждый раз, когда он посещал виллу, то обнаруживал у входа пирамиду из разбитых бутылок. Так пленные французы ясно и недвусмысленно выражали свое критическое отношение к коменданту и его распоряжениям. Страж бесился от ярости, обвинял «генерала Буонапарте», что тот умышленно оказывает неповиновение предписаниям английского правительства, грозил прекратить поставки вина, если скандал будет продолжаться… Обоюдное раздражение было так велико, что трагикомическая «война пустых бутылок» продолжалась не менее двух лет, впрочем, поставки вина не прекращались…
Люченс провел рукой по лбу. Что-то поразило его в прочитанном отрывке, что-то не имевшее непосредственного отношения к героической войне. Что же это было? Ага, теперь он понял. Это было слово «китайцы». Стало быть, на Святой Елене были китайцы? Он раскрыл еще один из томов, взятых директором банка, и, полистав его, нашел официальный поименный список мужского населения острова. Сомнений не оставалось. Среди представителей различных рас, обитавших на острове в южной части Атлантического океана, насчитывалось немало китайцев, чистокровных и полукровок, которые были привезены сюда в качестве рабочей силы, конечно, то была более изощренная форма работорговли. На вилле Лонгвуд было двое китайских слуг, да еще иногда к работе в саду под верховным надзором императора привлекали представителей этой расы. Была знаменитая гравюра на дереве, где Наполеон в огромной, защищающей его от солнца соломенной шляпе орудует лопатой в своем саду и ему помогают рабочие-китайцы…
Вздрогнув, доцент бросил взгляд на часы. Датский коллега не должен застать его на месте преступления! К тому же и ему давно пора перекусить. Он выскользнул из зала. В его мозгу, все утро занятом другими вещами, начала назойливо жужжать какая-то мысль, словно попавшее в голову насекомое. Но каждый раз, когда он пытался поймать это насекомое, чтобы рассмотреть повнимательнее, оно ускользало. Он возвращался к другим мыслям — жжж! насекомое опять начинало жужжать… В чем дело? Он что-то видел? Что-то прочитал? Или прочитал кто-то другой? Черт возьми! Люченсу никак не удавалось в этом разобраться!
Когда директор банка после ланча возвратился в читальный зал, его шведского коллеги в зале не было. Трепку охватило страстное желание посмотреть, что читает швед. С самым непринужденным видом он направился к столику, за которым работал Люченс, и заглянул во взятые доцентом книги. И едва удержался от смеха. Что же такое изучал доцент? То, что он должен был бы знать наизусть, — «Погребальные обряды Дальнего Востока». Разве не это было его научной специальностью? Именно это!
Тихо посмеиваясь, Трепка прокрался на свое место и погрузился в чтение…
Оба члена детективного клуба вернулись из Ниццы порознь, но, как это часто случается на забитых транспортом дорогах, в Ментону они приехали почти одновременно. К своему удивлению, Люченс увидел, что из того же автобуса, что и Трепка, вышел Мартин Ванлоо. Вид у Мартина был отсутствующий, и он тотчас направился в сторону своей виллы. С важностью римского авгура доцент осведомился у своего датского коллеги, хорошо ли тот провел время в Ницце. Директор банка подтвердил это таким же серьезным тоном и спросил, обратил ли внимание шведский коллега, что один из подозреваемых с виллы Лонгвуд тоже ездил в Ниццу.
— И знаете, где я видел его сегодня в полдень? Я скажу вам, если вы дадите мне честное слово, что дальше это не пойдет!
Доцент дал слово.
— У витрины фокусника! — прошептал банкир.
— Вот как? — тем же тоном отозвался доцент. — У лавки фокусника? Вы уверены?
— Уверен! Но вы обещаете мне не арестовывать его? — умоляюще спросил Трепка. — Обратили ли вы внимание, что он похож на бога благоденствия, бюст которого стоит на столе у Эбба? А сажать бога благоденствия на хлеб и воду…
Он не успел закончить. Доцент вдруг хлопнул себя по лбу, словно его осенила гениальная идея.
— Вы правы! Он похож на бога благоденствия! Быть может, в этом разгадка! Да, вся разгадка!
С этими словами он пожал руку Трепке и исчез за пеленой весеннего дождя, потому что вдруг начался дождь. Директор банка сердито смотрел ему вслед, он не мог взять в толк, подшутили над ним или нет, а это ощущение раздражает датчан больше всего на свете. К тому же он не мог причислить минувший день к удачным. Все попытки обнаружить на острове Святой Елены какого-нибудь Ванлоо по-прежнему ни к чему не привели. Как же согласовать это со сведениями, полученными от фирмы Шюттельмарка? Эбб предавался фантазиям на тему «тайна Ванлоо». Тайна и впрямь существовала, и ее-то Трепка пытался раскрыть с помощью фирмы с Беренштрассе, но тайна оставалась тайной, и казалось, разгадать ее невозможно.
3
В то же утро третий член детективного клуба не без оснований сказал себе, что его оттесняют на второй план.
Трепка внес свой негативный вклад в дело, опровергая все выдвинутые теории, Люченс — позитивный, предпринимая расследования, характер которых Эбб представлял себе очень смутно. Он же после столкновений с хозяевами аптеки и левыми в долине Карреи не сделал вообще решительно ничего.
И вот теперь пришло новое страшное сообщение с виллы Лонгвуд. Предположить, что первый и последний эпизоды никак не связаны между собой, противоречило законам логики и правдоподобия. А стало
