Входят трое убийц

что я предпочитаю одного брата другому! Тупой прожигатель жизни противен мне так же, как тупой фанатик! Они мои братья! Пусть! Но что за дурацкий старый предрассудок, будто мы обязаны особенно хорошо относиться к каким-то людям только потому, что по воле случая у нас с ними общие родители? И тем не менее я вынужден жить с братьями под одной крышей, пока не умрет наша бабка! Вы и представить себе не можете, какая скука царит на нашей вилле! А скука, Эбб, мать всех пороков!

— А что это за юноша был с вашим братом? — спросил поэт, чтобы придать несколько иное направление разговору.

— Как? — воскликнул Ванлоо уже другим тоном. — Вы не узнаете Шелли из истории литературы? Иначе говоря, гордость нашей семьи, юного Джона! Вообще-то он славный мальчуган, хотя в своем поклонении героизму зашел так далеко, что даже готов носить банку с клеем во время крестового похода Артура на стены Ментоны!

В эту минуту их беседу прервал раздавшийся в баре голос с отзвуком металла, объявивший по- французски:

— Allo! Allo! Allo! Ici Radio Mediterranee! Полиция Ментоны еще раз просит нас объявить о розыске пакета, который потерял велосипедист-посыльный. В пакете находится пузырек с никотином в чистом виде. Минимальная доза этого яда смертельна! Allo! Allo! Allo! Ici…

Мартин допил остатки шампанского и как-то странно улыбнулся.

— Потерян пакет с ядом! — пробормотал он. — Будем надеяться, что он не попадет в руки к двум расклеивающим плакаты членам акционерного общества «Организованная ненависть»! Это не я прозвал так коммунизм в политике — это бывший красный писатель Олдос Хаксли. Ого! Уже полдень!

Как раз в это мгновение с форта у входа в ментонский порт прогремел пушечный выстрел, при звуках которого каждый день ровно в полдень к голубому небу взлетали стаи перепуганных голубей. Ванлоо поманил Титину.

— Занесите эту бутылку в список моих грехов! — попросил он. — Приятно было повидать вас, Эбб, но мне пора идти. Во всем, что касается часов трапезы, бабушка сурова, как спартанские эфоры![9] Кстати, вам следовало бы как-нибудь навестить нашу виллу. Я дам вам знать — до скорого! — И он быстро удалился по променаду.

Мадемуазель Титина тотчас принялась развлекать Эбба:

— Какой очаровательный мужчина месье Мартин, не правда ли, месье Поэт! Не то что этот противный тип с плакатом, право, чем это кончится, если молодой человек из хорошей семьи, un fils de famille, подстрекает людей — и без него агитаторов хватает! А ведь он миллионером станет, когда бабушка закроет глаза, и ждать этого, конечно, недолго, ведь ей вот-вот стукнет семьдесят восемь, да что говорить, мы, люди, — персть и прах, но бабушка едва ли знает, что творят в городе ее внуки, хотя говорят, она очень бодра для своих лет, но что она сказала бы о меховых шубках и плакатах с призывами к бунту?

Все это время Кристиан размышлял, почему Мартин не заплатил за шампанское. Ему припомнились их прошлые встречи — все они кончались одинаково: товары, а их было немало, записывались «в долг».

— А что сказала бы бабушка, если бы в придачу к шубкам Аллана и плакатам Артура она узнала о шампанском Мартина?

Эта фраза встретила весьма неблагосклонный прием.

— Фи! Фи! Фи! — сказала мадемуазель Титина, сдвинув брови под седой прической маркизы. — Как вы можете это говорить, месье Поэт? Вы что же, хотите лишить нас, бедняков, права на жизнь? И потом, неужто бедный славный Мартин не вправе отвлечься от всех домашних огорчений — слыхали, что говорят о планах его брата Аллана? Нет, я не стану рассказывать!

— Уж так и быть, расскажите, — сказал Эбб.

— Говорят, он хочет жениться на своей любовнице! — выделяя эти слова курсивом, прошептала мадемуазель Титина.

— Такая мысль, конечно, приводит в ужас здешних жителей, — согласился Кристиан. — Но ведь, по вашим словам, Аллан скоро станет миллионером, а тогда он может позволить себе любые экстравагантные выходки!

— А кто сказал, что наследником бабушки станет он? — спросила мадемуазель Титина, победоносно тряхнув головой. — Подумайте, месье Поэт, не витайте в облаках, где поют птички! Все состояние семьи в руках старой дамы, и никто не знает, что она написала в своем завещании!

— Вы правы, — задумчиво произнес Кристиан Эбб. — Совершенно правы. Au revoir, до скорой встречи. Приходя к вам, я экономлю на утренней газете. Вы сообщаете куда больше новостей, чем «Эклерёр».

Маркиза ответила признательной улыбкой на комплимент. Эбб пересек улицу, чтобы поближе познакомиться с плакатом, который наклеили Артур Ванлоо и его юный родственник. Прочитав текст, Кристиан задумчиво нахмурился. Это был призыв организовать митинг протеста. Протеста против чего? Против ареста некоторых демагогов из французских колоний, которые хотели освободить колонии «от капиталистического ига» и подарить им «самоуправление»…

Дома Кристиана к завтраку ждала селедка. А кроме того, его ждала Женевьева, которая с хмурым видом на своем самом трескучем гренландском диалекте объявила ему, что fanden hakke henne — провалиться ей на этом месте, — если она еще хоть раз позволит себе пойти на такую сделку со своей совестью.

Глава вторая Трое мужчин, каждый на своей пороховой бочке

Кристиан Эбб стоял позади письменного стола, скрестив руки на груди. Женевьева только что впустила двух гостей, они, казалось, еще не вполне обрели дар речи после надменного гренландского приветствия, которым она встретила их в прихожей: «С кем имею удовольствие?»

Один из посетителей был очень высокий, широкоплечий мужчина с крупными чертами открытого лица, с веселыми карими глазами и проседью в волосах. Второй — низенький, кругленький, с гладко выбритым лицом и пухлым ротиком Купидона. Не было сомнений, оба производят самое благоприятное впечатление. Кристиану Эббу пришлось сделать над собой усилие, чтобы спросить холодным тоном:

— Господин Трепка, директор банка из Копенгагена?

Мужчина с ротиком Купидона улыбнулся и склонил голову.

— Господин доцент Люченс из Лунда?

Мужчина с карими глазами отвесил учтивый поклон.

— Рад познакомиться с вами — познакомиться лично! До сих пор мы встречались на газетных страницах, и я не стану уверять, что этот пролог доставил мне удовольствие. Когда вчера я получил две телеграммы и под одной из них увидел вашу подпись, господин Люченс…

— Вы сразу подумали о захоронении в Транефосе, — сказал человек с карими глазами.

— Да, — громовым голосом подтвердил Кристиан. — Я подумал о захоронении в Транефосе. Захоронение в Транефосе — быть может, наш самый старинный и горделивый национальный памятник, несравненный знак нашего древнего величия. Он расположен на возвышении, откуда четыре его могучие каменные глыбы обозревают нашу землю и море. Вы, господин Люченс, толкуете эти каменные глыбы исходя из вашей собственной теории о захоронениях эпохи мегалита и утверждаете, будто такие дольмены должны были защитить умерших от злых потусторонних сил…

— Я по-прежнему придерживаюсь этой теории.

— А на вершину горы могилу водружали потому, что высота считалась действенным средством против демонов…

— Это мнение, осмелюсь отметить, завоевывает все больше сторонников.