Входят трое убийц

— Вы о Мартине Ванлоо? Надеюсь, вы не станете утверждать, что он продает шубки по бросовой цене? Потому что, если вы станете это утверждать, я вам не поверю!

— Какой вы вспыльчивый, я ничего подобного не говорила, в той семье есть и другие члены…

— Насколько мне известно, семья состоит из древней старухи бабушки, еще двух братьев, Аллана и Артура, с которыми я незнаком, да молодого родственника по боковой линии, про которого говорят, что он похож на английского поэта Шелли, прозванного британским Кристианом Эббом. Так кто же из них торгует шубками? Я христианин и как всякий христианин люблю клеветать на своих ближних, но для этого мне нужны факты!

— Фи! Фи! Фи! — воскликнула Титина, состроив гримаску, приличествующую маркизе. — Клеветать на своих ближних… Да разве для этого мало шубки и в придачу браслета с рубинами? — Прервав свою речь, она самым естественным образом закончила ее приветствием: — Доброе утро, месье Ванлоо! У вас в ухе не звенело? Мы с месье Поэтом только что говорили о вашей семье.

— О моей семье? — спросил хриплый голос за плечом Кристиана. — Постарайтесь довольствоваться разговорами о единственном порядочном члене этого семейства, то есть обо мне самом! Что вы пьете, Эбб? Пиво! Мадемуазель Титина, принесите мне, пожалуйста, бутылку шампанского, но только сразу, как говорят в Италии!

3

Кто был этот новый гость?

Физиогномист, как выражались сто лет назад, затруднился бы с ответом на этот вопрос. Человек был приземист и мускулист. Жесткие черные волосы начинались над самым лбом, из-под криво очерченных бровей смотрели прищуренные глаза. Он напоминал типичных обитателей Средиземноморья, происхождение которых теряется во мраке истории; такой тип мог с успехом вести свою родословную как от египтян, так и от финикийцев или от сотен других народов, которые теснились и теснили друг друга на этих берегах. Но глаза посетителя были темно-голубыми. И к тому же говорил он по-английски. Не на том английском, который можно услышать во всех средиземноморских портах, а на том, который ни с каким другим не спутаешь, — чтобы его выпестовать, нужно не меньше времени, чем для того, чтобы выпестовать английский газон, — на том английском, чьи согласные так же вяло колышет движение язычка, как водоросли колышут морские течения семи океанов, над которыми царит Британия.

— Привет, Ванлоо! — сказал Кристиан Эбб. — Как поживаете?

— Ужасно! — ответил человек с хриплым голосом. — Hangover[8] называют эту болезнь наши американские кузены, «с которыми у нас все общее, кроме языка»… Известен ли подобный недуг в Скандинавии?

— Понаслышке, — признался Эбб. — Но мы страны мелкобуржуазные, и это наложило отпечаток на наши языки. В Норвегии и Дании этот недуг называют timmerman («плотник»), в Швеции — kopparslagare («медник»), но оба слова означают похмелье.

— Я всегда с восторгом узнаю об обычаях диких народов. Три ваши страны — последнее прибежище идиллии в Европе. Между вами не может быть поводов для раздора.

Эбб оглушительно расхохотался.

— Вы ошибаетесь! Как раз завтра я жду визита двух господ из Скандинавии, которых намерен немедля выкинуть за дверь. Один из них — специалист по истории Наполеона, а другой — по захоронениям эпохи мегалита!

— Как вы можете с утра выговаривать такие трудные слова? — восхищенно спросил мистер Ванлоо и сделал большой глоток из бокала, который перед ним поставила Титина. — Я понятия не имею, что такое мегалит, но звучит это слово как злокачественная форма безумия. Зато старину Бони я знаю прекрасно. Вам, конечно, известно, что мы, англичане, звали так Наполеона до тех пор, пока не одержали над ним победу. После этого мы стали вежливо именовать его генерал Буонапарте. Хадсон Лоу, стороживший его на острове Святой Елены, никогда не называл его иначе. Если приходили письма, адресованные императору Наполеону, он отсылал их обратно с надписью: адресат неизвестен. Так что, будьте покойны, о старине Бони я слыхал! Моя семья вообще приехала со Святой Елены!

Эбб вытаращил глаза.

— Неужели? И семья жила там во времена Наполеона?

— Она переехала в Европу сразу после его смерти!

— Не потому ли ваша вилла называется «Лонгвуд»?

— Вероятно! Ее построил мой предок. Способный был старикан! Семья вырождается…

— Вырождается? — переспросил Эбб насмешливым тоном, который усвоил по отношению к Мартину Ванлоо. — Что вы имеете в виду? Вы, дорогой друг, читаете наизусть Шекспира и Суинберна так, что у слушателя, особенно в ночное время, слезы навертываются на глаза. У вас есть юный родственник, похожий на Шелли, и брат, который, как я слышал, поощряет музыку…

Он осекся, но слишком поздно.

— Что вы сказали? — спросил Мартин Ванлоо, выпрямляясь на высоком табурете у стойки. — Брат, который поощряет музыку?

Эббу не было нужды отвечать. В эту самую минуту за угол чайного салона свернула мадам Деларю, ослепляя окружающих своей шубкой и похожими на крылья чайки бровями… Все проводили ее взглядами. Мартин Ванлоо отшвырнул недокуренную сигарету.

— А-а, теперь понимаю! И мой милый братец Аллан воображает, что можно позволить себе такое в Ментоне. Это неизбежно закончится скандалом, а я ненавижу скандалы. Ненавижу так же, как ненавижу плохие стихи! Я требую стиля, о чем бы ни шла речь: о поэзии, о нарушении супружеской верности… или о нарушении закона!

Он умолк, и Кристиан, который, по-видимому, считал, что слова Мартина не требуют ответа, тоже не произнес ни слова.

— Да, наша семья вырождается! И если хотите еще примеров, вам достаточно бросить взгляд на ту сторону улицы!

Он сказал это таким странным тоном, что Эбб вздрогнул. Глаза Мартина превратились в узкие щелочки, лицо стало похоже на маску. Все английское исчезло из его облика — ему бы в руки веер, и он стал бы похож на восточного султана, который вершит суд, имея под рукой палача и орудия пытки. Кого же он мысленно судил? А тех двух людей, которых Кристиан видел совсем недавно, — мужчину с кроваво- красными плакатами и красавца юношу с банкой клея! Они как раз наклеили неподалеку очередной плакат, а потом исчезли на променаде.

— Неужели вы незнакомы с моим братом Артуром? Вы что же, никогда в тюрьме не сидели?

— Как ни странно, — ответил сдержанно норвежский поэт, — мне посчастливилось этого избежать.

— Ха-ха-ха!.. вы меня не поняли! Я имею в виду тюрьму политическую! Если бы это произошло с вами, конечно, только в стране с демократическим строем, мой брат Артур немедленно почувствовал бы к вам интерес. Он тут же организовал бы митинг протеста и позаботился бы о том, чтобы митинг принял резолюцию с требованием вас освободить! Виноваты вы или нет — это его ничуточки бы не интересовало — лишь бы представился случай выступить «против реакции» за то, чтобы «улучшить мир». И вообразить трудно, сколько в последнее время развелось таких улучшателей! Большинство из них забывают об одном — сначала постараться улучшить себя!

Эбб молчал. До сих пор он знал Мартина Ванлоо только как славного парня, любителя поэзии и хорошего вина. И вдруг в нем обнаружился человек с социальными или, если угодно, с антисоциальными взглядами и с изрядным запасом ненависти в душе. Потому что сомнений не было: чувства Мартина к брату Артуру удивительно напоминали добротную застарелую ненависть.

Мартин закончил монолог, выражавший его сокровенные мысли:

— Наверно, вы считаете нелогичным, что я говорю так об Артуре, который все-таки чего-то хочет, а не об Аллане, который не хочет ничего — и просто делает все, что ему заблагорассудится? Но не подумайте,