главными среди которых были изображенные в натуральную величину Бруно Гауптман, казненный похититель ребенка Линдберга, и на постели — нагая Мерилин Монро, в мельчайших подробностях возвращенная в объятия смерти, воссозданной во всем жизненном правдоподобии. Знаменитый музей восковых фигур назывался «ОСТРОВ СМЕРТИ». На первом сиденье плоскодонки, выплывающей из мрачного отверстия туннеля, Йоссарян увидел неподвижно сидящего радом с безликим Ангелом Смерти Авраама Линкольна в жесткой, похожей на дымоходную трубу шляпе; казалось, что эти двое держат друг друга за руки. На той же скамейке он увидел раненого стрелка Ховарда Сноудена. На следующем сиденье бок о бок расположились мэр Фиорелло X. Лагуардия и президент Франклин Делано Рузвельт. На мэре была сногсшибательная, похожая на ковбойскую шляпа с широкими загнутыми полями, а ФДР щеголял помятой и мундштуком, оба они улыбались, словно живые, с фотографии на первой странице давно исчезнувшей газеты. А на скамейке за Лагуардия и Рузвельтом он увидел своего отца и мать, а потом своего дядюшку Сэма и тетушку Иду, дядюшку Макса и тетушку Ганну, а потом своего брата Ли, и тут он понял, что тоже умрет. Внезапно он испытал потрясение, увидев, что за одну ночь все, кого он давно знал, стали стариками — не постарели, не вошли в лета, а стали стариками! Выдающиеся актеры, звезды его времени, больше уже не были звездами, а знаменитые романисты и поэты его дней для нового поколения ровным счетом ничего не значили. Даже «АйБиЭм» и «Дженерал Моторс», как и Американская Радиокорпорация вместе с журналом «Тайм», были величинами мало заметными, а «Уэстерн Юнион» вообще приказал долго жить. Боги старели, и настало время встряхнуться еще раз. Все умрут, это неизбежно, сообщил Тимер во время последнего их разговора и, проявив несвойственную ему эмоциональность, добавил: «Все!»
Йоссарян быстро миновал «Туннель любви» с его почти-как-живыми восковыми фигурами на «Острове Смерти». Пройдя по белому мостику с перильцами в стиле рококо, он обнаружил, что снова оказался в итальянском Неаполе 1945 года, где стоит в шеренге следом за невозмутимым старым солдатом Швейком и молодым по имени Краутхаймер, изменившим свое имя на Джозеф Кэй, и все они ждут погрузки на пароход возле старой Детской железной дороги Л. А. Томпсона на Серф-авеню за исчезнувшим Стиплчез-парком.
— Все еще ждете?
— А с тобой что случилось?
— Я тоже вернулся сюда. А что случилось с вами?
— Я — Швейк.
— Я знаю. Хороший солдат?
— Ну, насчет хороший я не очень уверен.
— Я думал, что теперь я самый старый, — сказал Йоссарян.
— Я старше.
— Я знаю. Я — Йоссарян.
— Я знаю. Ты как-то раз убежал в Швецию, верно?
— Далеко я не ушел. Мне даже в Рим попасть не удалось.
— Ты не добрался туда? На маленьком желтом плоту?
— Такое случается только в кино. А тебя как зовут?
— Джозеф Кэй. Я тебе уже говорил. Ты почему спрашиваешь?
— У меня память на имена стала плохая. Ты почему спрашиваешь?
— Потому что тут обо мне плетут всякие небылицы.
— Может быть, именно поэтому мы все еще и стоим тут, — сказал Швейк.
— А почему ты не возвращаешься в Чехословакию?
— С какой стати я буду туда возвращаться, — сказал Швейк, — если я могу поехать в Америку? Почему бы тебе не поехать в Чехословакию?
— А что ты будешь делать в Америке?
— Разводить собак. Найду что-нибудь полегче. Люди в Америке живут целую вечность, ведь правда?
— Не совсем так, — сказал Йоссарян.
— А мне понравится в Америке?
— Если заработаешь денег и будешь считать себя богатым.
— А люди там приветливые?
— Если ты заработаешь денег, и они будут считать тебя богатым.
— Где этот сраный пароход? — ворчливо сказал Кэй. — Не можем же мы ждать его целую вечность.
— Можешь, можешь, — сказал Швейк.
— Вот он идет! — воскликнул Кэй.
Они услышали дребезжащий звук устаревших колес по устаревшим рельсам, а потом показалась цепочка выкрашенных в красный и золотистый цвета вагончиков русских горок и начала сбавлять ход на тормозном участке Детской железной дороги Л. А. Томпсона. Но вагончики, вместо того чтобы остановиться, как им было положено, проскочили мимо них и пустились дальше; пока Кэй в растерянности тряс головой, Йоссарян разглядывал катающихся. Впереди он снова узнал Авраама Линкольна. Он увидел Лагуардия и ФДР, свою мать и отца, своих дядюшек и тетушек и своего брата. И каждого из них он видел в двух экземплярах, двух Ангелов Смерти и Сноуденов, и он видел их дважды.
Он повернулся кругом, пошатнулся и, спасаясь бегством, поспешил назад; недоумевая и ужасаясь, он хотел было найти помощь у солдата Швейка, который теперь заявлял, что ему сто семь лет, но обнаружил только Макбрайда, двух Макбрайдов сразу, вблизи Боба и Рауля, которые в сумме составили четверых. Макбрайду показалось, что у Йоссаряна какой-то странный вид — он шел спотыкаясь и накренясь набок, вытянув вперед в поисках опоры раскачивающуюся руку.
— Да, я себя как-то странно чувствую, — признался Йоссарян. — Позвольте я возьму вас за руку.
— Сколько пальцев вы видите?
— Два.
— А теперь?
— Десять.
— А теперь?
— Двадцать.
— У вас все раздваивается.
— Я снова начинаю все видеть в двух экземплярах.
— Вам нужна помощь?
— Да.
— Эй, ребята, помогите-ка мне с ним. От их помощи не откажетесь?
— Нет, конечно.
28
БОЛЬНИЦА
— Режьте, — сказал нейрохирург на этом последнем этапе его Путешествия по Рейну.
— Режьте сами, — сказал его ассистент.
— Не надо ничего резать, — сказал Йоссарян.
— Чей это тут голос из провинции?
— Ну что, будем продолжать?
— А почему бы и нет?
— Я это делаю в первый раз.
— Так говорила одна моя знакомая. Где молоток?
— Не надо никаких молотков, — сказал Йоссарян.
— Он что, так и собирается все время говорить и мешать нам сосредоточиться?
