— Куда? — с возмущенной озабоченностью спросил майор Дэнби. — Куда вы можете удрать?
— Ну хоть в Рим, это, сами понимаете, нетрудно. А там спрячусь.
— И будете непрерывно трястись от страха, что вас найдут. Нет-нет, Йоссариан, нет и нет! Это было бы слишком опасно и постыдно. Если спрятать голову в песок, тучи над ней не развеются. Я же хочу вам помочь, Йоссариан, помочь, а не навредить, понимаете?
— Вот-вот, именно так сказал и обэпэшник, предлагая своему напарнику разодрать мне рану, — ядовито сказал Йоссариан.
— Я не обэпэшник! — оскорбленно вскинулся майор Дэнби и опять покраснел. — Я университетский профессор с обостренным восприятием хорошего и дурного, мне незачем вам лгать. Я вообще никому не лгу.
— А что вы скажете, если кто-нибудь спросит вас об этом разговоре?
— Я ему солгу.
Йоссариан ехидно расхохотался, а майор Дэнби, все еще красный от негодования, облегченно откинулся на спинку стула, как бы предполагая, что, добившись перелома в настроении Йоссариана, сумеет отыскать и выход из опасного тупика. Йоссариан смотрел на него с презрительной жалостью. Он сел, прислонился к спинке койки и, закурив сигарету, сочувственно разглядывал со снисходительной полуулыбкой затаившийся в глазах майора Дэнби ужас, который охватил того — и, по-видимому, навеки, — когда генерал Дридл приказал вывести его перед бомбардировкой Авиньона из инструктажной и расстрелять. Морщины страха, словно темные шрамы, навсегда взрезали ему лицо, и Йоссариану было немного жалко этого немолодого, деликатного, совестливого идеалиста — так же, как многих других людей с безобидными прегрешениями и несерьезными бедами.
— Послушайте, Дэнби, — благожелательно сказал он, — как вы можете работать с кошкартами и корнами? Неужели вас от них не мутит?
— Я работаю для блага родины, — искренне удивившись вопросу, будто ответ на него был самоочевиден, сказал майор Дэнби. — Полковник Кошкарт и подполковник Корн мои командиры, и, только выполняя их приказы, я могу приблизить победу над врагом. Ну а кроме того, — негромко добавил он и смущенно опустил взгляд, — я и вообще-то покладистый человек.
— Да ведь мы уже фактически победили, — по-прежнему без всякой враждебности сказал Йоссариан, — и теперь, выполняя их приказы, вы же работаете только на них.
— Я стараюсь об этом не думать, — откровенно признался майор Дэнби. — Мне важна главная цель, а их преуспеяние меня не волнует. Я стараюсь убедить себя, что они просто не имеют значения.
— А у меня так не получается, — раздумчиво и дружелюбно сказал Йоссариан. — Я, может, и хотел бы жить, как вы, но стоит мне увидеть, что к идеалу присосались типы вроде Долбинга с Шайскопфом или Кошкарта с Корном, и он для меня сразу тускнеет.
— Не стоит обращать на них внимания, — с настойчивой симпатией посоветовал ему майор Дэнби. — И уж во всяком случае, нельзя пересматривать из-за них свою систему ценностей. Идеалы всегда прекрасны, а люди — далеко не всегда. Надо уметь возвыситься над мелочами, чтобы видеть главное.
— Куда бы я ни посмотрел, мне везде видна лишь погоня за наживой, — скептически покачав головой, сказал Йоссариан. — Где они, ваши горние высоты, ангелы и святые? А людям все равно: им любой благородный порыв, любая трагедия — только средства для наживы.
— Старайтесь об этом не думать, — упорно увещевал его майор Дэнби. — И уж во всяком случае, пусть это вас не угнетает.
— Да это-то меня и не угнетает. Меня угнетает, что я в их глазах глупый простофиля. Себя они считают мудрыми ловкачами, а всех остальных — убогими дураками. И знаете, Дэнби, сейчас мне вдруг первый раз стало ясно, что они, возможно, правы.
— Старайтесь не думать и об этом, — упрямо стоял на своем майор Дэнби. — Старайтесь думать только о процветании родины и человеческом достоинстве.
— Оно конечно.
— Я серьезно, Йоссариан. Это вам не первая мировая война. Вы должны помнить, что мы воюем с агрессорами, которые всех нас уничтожат, если сумеют победить.
— Я помню! — отрубил Йоссариан, чувствуя, что в нем опять подымается волна сварливой враждебности. — А вы-то помните, что мне дали медаль, которую я честно заслужил, хотя Кошкарт с Корном наградили меня из своих шкурных соображений? Я семьдесят раз летал на бомбардировку, будь она проклята! И нечего мне толковать про спасение родины! Я долго дрался, чтоб ее спасти. А теперь намерен драться за спасение собственной жизни. Теперь не родине — теперь моей жизни угрожает смертельная опасность.
— Но война ведь еще не кончилась. Немцы подступили к Антверпену.
— Немцев разобьют через пару месяцев. А потом, еще через пару месяцев, разобьют и японцев. Так что если я пожертвую сейчас жизнью, то не ради родины, а ради Кошкарта с Корном. Хватит, пусть посидят у моего бомбового прицела другие. Отныне я буду думать только о себе!
— Послушайте, Йоссариан, — снисходительно и свысока улыбаясь, проговорил майор Дэнби, — а что, если бы каждый начал так рассуждать?
— Ну, тогда-то я был бы просто полным кретином, если б рассуждал иначе, разве нет? — Йоссариан сел попрямее и ухмыльнулся. — Вы знаете, у меня такое ощущение, что я уже с кем-то вел похожий разговор. Я сейчас чувствую себя вроде капеллана, которому часто чудится, что у него в жизни все повторяется дважды.
— Капеллан пытается убедить их, чтоб они отправили вас домой.
— Где уж ему!
— Н-да… — Майор Дэнби вздохнул и с опечаленным разочарованием покачал головой. — А он опасается, что повлиял на ваше решение.
— Куда ему! Кстати, знаете, что я могу сделать? Мне ничего не стоит укорениться на койке в госпитале до конца войны, чтобы вести растительную, так сказать, жизнь. Я буду лежать тут на боку вроде пузатой тыквы, а решения пусть принимают другие.
— Вам все равно придется принимать решения, — возразил майор Дэнби. — Человек не может вести растительную жизнь.
— Это почему?
Но глаза у майора Дэнби вдруг засветились мечтательной завистью.
— А чудесная это, наверно, штука — растительная жизнь, — сказал он.
— Особенно если в перегное из дерьма, — добавил Йоссариан.
— Нет, я серьезно, — сказал майор Дэнби. — До чего же хорошо, живи себе и живи, как огурчик, — без всяких сомнений и стрессов.
— Как горький огурчик или нормальный?
— Нет уж, лучше, пожалуй, как нормальный.
— Чтоб вас изрезали на салат?
Лицо майора Дэнби омрачилось.
— Ну, тогда как горький.
— А горький сорвали бы и сгноили, чтоб сделать из него перегной для нормальных.
— Что ж, придется, видно, отказаться от растительной жизни, — печально смирился майор Дэнби.
— Послушайте, Дэнби, — уже без всяких шуток спросил его Йоссариан, — так соглашаться мне, чтоб они отправили меня домой?
— Таким образом вы наверняка спасете свою жизнь, — пожав плечами, ответил тот.
— И потеряю себя. Вам-то это должно быть понятно.
— У вас будет много радостей.
— Не хочу я никаких радостей! — отрезал Йоссариан. А потом, с яростью и отчаянием долбанув кулаком по матрацу, воскликнул: — Будь оно все проклято, Дэнби! На этой дьявольской войне поубивали моих друзей. Не могу я вступать после их смерти в гнусную сделку!
— И вы согласились бы, чтоб вас упрятали за решетку?
— А вы согласились бы на их сделку?
