Италия — хиреющая страна, и ее вооруженные силы давно уже обходятся без кровопролитных побед. Поэтому-то она и благоденствует в нынешней войне — не то что Америка.
Нетли удивленно захохотал, но, сразу же осудив себя за невежливость, смущенно покраснел.
— Простите меня, я не хотел вас оскорбить, — простодушно сказал он и с почтительной снисходительностью добавил: — Но ведь Италию оккупировали немцы, а теперь оккупируем мы. Надеюсь, вы не это называете благоденствием?
— Именно это! — радостно подхватил старик. — Немцев отсюда гонят, а мы живем себе и здравствуем. Через пару лет вы тоже уйдете, а мы будем жить-поживать и горя не знать. Италия, видите ли, очень слабая страна, и в этом наша сила. Итальянские солдаты больше не гибнут. А немецкие и американские — многими тысячами. Разве это не благоденствие для нас на сегодняшний день? Да-да, я уверен, что Италия переживет и нынешнюю войну, и вашу Америку.
Нетли едва верил своим ушам. Он никогда не сталкивался с таким чудовищным кощунством, и его удивляло, почему фэбээровцы позволяют этому вероломному старикашке разгуливать на свободе.
— Америка будет жить вечно! — страстно вскричал он.
— Вечно? — с мягкой подначкой спросил старик.
— Ну… — Нетли осекся.
Старик снисходительно усмехнулся, явно подавив желание презрительно расхохотаться. Но он травил Нетли исподтишка.
— Рим погиб, Греция погибла, Персия погибла, Испания погибла, — со скрытым торжеством объявил он. — Все великие державы погибли. А ваша, значит, особенная? И сколько же она протянет? Вы говорите, вечно? А я вам напомню, что и сама Земля погибнет от взрыва Солнца через двадцать пять миллионов лет.
— Ну, вечно… это, пожалуй, и правда многовато, — неловко уклонился Нетли.
— А сколько? — с глумливым пылом наседал старик. — Миллион лет? Полмиллиона? Жаба, к примеру, существует на земле пятьсот миллионов лет. Можете вы утверждать, что ваша Америка, со всем ее процветанием и могуществом, с непобедимыми вооруженными силами и самым высоким в мире уровнем жизни, просуществует так же долго, как, скажем, жаба?
Нетли с наслаждением закатил бы этому гнусному наглецу хорошую оплеуху. Он беспомощно огляделся в поисках союзника, который помог бы ему защитить будущее его страны от увертливого и бесстыжего нечестивца. Но никто не пришел ему на помощь. Йоссариан и Дэнбар деловито уединились в дальнем углу гостиной с четырьмя или пятью игривыми девицами и шестью бутылками красного вина, а Обжора Джо давно уже скрылся в одном из таинственных коридоров, гоня перед собой, вроде плотоядного властелина, столько крутобедрых проституток, сколько могли загрести его машущие, как крылья ветряной мельницы, тощие руки.
Нетли чувствовал себя потерянно и неловко. Его возлюбленная, мешковато нахохлившись, сидела в тупом оцепенении на горбатой кушетке, и он тоскливо думал, что она относится к нему с таким же вялым безразличием, как и в тот незабываемо яркий, мучительно-горестный для него день, когда он увидел ее за игрой в «очко», мимоходом завернув на минуту в солдатскую квартиру, а она не обратила на него ни малейшего внимания. Ее безвольно приоткрывшийся рот напоминал округло очерченную букву «О», и одному богу было известно, куда направлен ее затуманенный в бездумном остекленении взгляд. Старик терпеливо ждал, посматривая на Нетли с проницательно пренебрежительной, но сочувственной ухмылкой. Бесстыжая и пластично гибкая в движениях блондинка с прелестными ногами и медовой кожей, по-кошачьи притулившись на подлокотнике кресла возле старика, принялась растленно обласкивать ладонями его угловатое, бледное и похотливое лицо. Нетли весь одеревенел от враждебного негодования при виде столь откровенного распутства у такого дряхлого старика. Он подавленно отвернулся, с удивлением размышляя, что же ему, собственно, мешает загнать в постель свою собственную девицу.
Омерзительный, похожий на дьявольского стервятника старик напоминал Нетли отца по абсолютнейшему несходству. Его отец в отличие от этого распатланного, распущенного скользкого циника был благообразно седым, всегда безупречно одетым джентльменом с твердыми принципами и здравыми суждениями; его образованность и сдержанность казались особенно благородными по сравнению с грубой неотесанностью этого старого похабника. Отец Нетли свято верил, что честь превыше всего, и мог ответить на любой вопрос, а у гнусного старикашки явно не было ничего святого, но зато имелась уйма безответственных вопросов. Почтенные седые усы у отца Нетли всегда были аккуратно подстрижены, что резко отличало его от старика, у которого вообще не было усов. Отец Нетли — как и все отцы его знакомых — служил ему примером благородного достоинства, а старик олицетворял собой мерзостное распутство, и Нетли очертя голову пустился с ним в спор, преисполненный суровой решимости пригвоздить его подлую логику к позорному столбу, чтобы отомстить ему за гнусные инсинуации и завоевать расположение угрюмо равнодушной к нему девицы, которую он полюбил беззаветно и навсегда.
— Ну, откровенно говоря, я, конечно, не знаю в точности, сколько просуществует Америка, — храбро признался он. — По-видимому, не вечно, раз когда-то должен погибнуть весь мир. Но наше замечательное существование продлится очень, очень долго, тут у меня нет никаких сомнений.
— А все-таки сколько? — со злорадной издевкой спросил его мерзостный старик. — Уж до жабы-то вам наверняка, я думаю, не дотянуть.
— По крайней мере дольше, чем проживете вы или я! — нескладно выкрикнул Нетли.
— Только-то? Да ведь это же пустяки — особенно если учесть вашу опрометчивую юношескую доблесть и мой весьма преклонный возраст.
— А сколько вам лет? — поневоле заинтригованный и как бы обольщенный стариком, спросил Нетли.
— Сто семь, — ответил старик, заранее радуясь досадливому смущению Нетли. — А вы, я вижу, и этому не верите?
— Да я ни одному вашему слову не верю, — преодолевая застенчивость, отозвался Нетли. — Зато твердо верю, что войну Америка выиграет.
— Дались же вам эти военные выигрыши, — издевательски хмыкнул расхристанный старый гнуснец. — А на самом-то деле вся штука в том, чтобы уметь войны проигрывать, чтобы чувствовать, какую войну можно проиграть. Италия проигрывала войны много веков подряд — и всегда жила припеваючи. А Франция выигрывала — и все время барахталась в кризисах. Зато Германия проигрывала — и процветала. А теперь гляньте-ка на нашу новейшую историю. Италия выиграла войну в Эфиопии — и сразу же наткнулась на гиблые беды. Нас охватила такая сумасшедшая мания величия, что мы ввязались в мировую бойню без всякой надежды на победу. Но теперь, когда мы опять проигрываем, положение понемногу исправляется, и, если нам удастся потерпеть полное поражение, мы снова заживем прекрасно.
Нетли изумленно уставился на старика, даже не скрывая, что он окончательно сбит с толку.
— Хоть убейте, не понимаю, — жалобно сказал он. — Вы же рассуждаете как безумец.
— Ну а живу как нормальный человек. Я был фашистом, когда у власти стоял Муссолини, и сделался антифашистом, как только его свергли. Я был настроен прогермански, пока Германия защищала нас от Америки, и настроился проамерикански, едва американцы пришли сюда, чтобы спасти нас от немцев. Могу твердо заверить вас, мой неистовый юный друг, — пренебрежительно мудрый взгляд старика искрометно разгорался, отражаясь в глазах у Нетли тускло тлеющим страхом, — что вы и ваша страна не найдете здесь более ревностного сторонника, чем я, — но только пока вас отсюда не спровадили.
— Так вы же… — недоверчиво вскричал Нетли, — вы же перебежчик! Оборотень! Позорный приспособленец и злостный ренегат!
— Мне сто семь лет, молодой человек, — вкрадчиво напомнил ему старик.
— Неужели у вас нет никаких принципов?
— Конечно, нет.
— И вас не угнетает ваша безнравственность?
— О, я сугубо нравственный человек, — уверил его с насмешливой серьезностью аморальный старик, поглаживая нагое бедро полногрудой брюнетки, которая обольстительно полулежала на втором подлокотнике его кресла. Он сидел, словно самодовольный владыка, в убогой роскоши своего голубовато- облезлого трона и разглядывал Нетли с ехидной ухмылкой, по-хозяйски положив обе руки на бедра голых девиц.
