– А еще тебе есть чем заняться?
– Телевизор смотреть. Я видал гольф по телевизору.
– Надо загнать мяч в лунку.
– Это как пул? – с надеждой спрашивает он.
– А я знаю, что это, – похваляется дочь.
– Ты-то, конечно, знаешь.
– Сердишься? – удивленно спрашивает она.
– Еще чего, – лицемерно возражаю я. (И вспоминается: позавчера вечером видел – она катила по городу в машине с мальчишками, сидя на заднем сиденье. Последнее время двух слов не могу с ней сказать спокойно, сразу хочется язвить. Между нами не утихает скрытая вражда. А почему, сам не знаю.)
– Если сердишься, я выйду из-за стола.
– Не глупи.
– Я сержусь, – заявляет жена.
– Я сговорился о встрече. Не могу сегодня тебя сопровождать. Поеду с тобой в церковь на следующей неделе.
– На следующей неделе нас тут не будет.
– А тебе это нравится? – спрашивает мой мальчик.
– Церковь?
– Гольф.
– Нет.
– Он этот гольф терпеть не может, – поясняет дочь.
– Усекла, – хвалю я ее. – Даже людей, с которыми играю, терпеть не могу.
– Тогда зачем едешь? – Он озадаченно морщит лоб.
– Мне это полезно.
– Для здоровья?
– Для службы, – догадывается дочь, с комической точностью передразнивая меня.
– Опять усекла, дочка, – снова хвалю я. – Это помогает мне продвинуться по службе. Заработать больше денег для всех вас, мои миленькие.
– И машину мне купишь, раз уж ты столько зарабатываешь?
– Когда все препятствия останутся позади. Этот стол слишком мал. Не понимаю, почему бы нам не есть в столовой?
– Я не думала, что мы все соберемся в одно время. Обычно мне приходится завтракать одной, да и вообще я всегда одна.
– Ты, кажется, скулишь.
– Не понимаю, почему ты должен играть в воскресное утро.
– Когда меня приглашают, тогда и играю.
– Но ты ведь и на уроки уезжаешь.
– Когда нахожу время. Ты что, не можешь поехать одна?
– Не хочу одна. У меня, кажется, есть семья?
– Ты ж будешь с Богом, забыла?
– Шутки тут неуместны.
– Возьми детей.
– Если ты не пойдешь, они тоже не пойдут. Они берут пример с тебя.
– Вы пойдете с мамой, правда?
– Не надо их заставлять.
– Пап, не будь ханжой.
– Мы все пойдем в День матери.
– И тогда он превратится в День отца.
– Мы терпеть не можем людей, с которыми приходится вместе молиться, – весело сострила дочь, и мой мальчик хихикнул.
– Отлично, – похвалил я ее и тоже рассмеялся. – Могу тобой гордиться.
– Люблю, когда вы все втроем надо мной потешаетесь, – говорит жена. – Они от тебя заразились. Думают, им можно потешаться над всем на свете.
– Можно. – (Пошло-поехало, она загубит мне весь день.) Сегодняшний завтрак чуть было не стал прелестной семейной трапезой для всех, кроме жены, но теперь я рад бы поскорей доесть и убраться. – Знаешь, на службе я ничего такого не слышу.
– А я ничего такого не слышу в косметическом салоне.
– Прекрасно.
– Ты ведь на своих сослуживцах не женат.
– Я усвоил с первого раза. Почему ты вечно все повторяешь?
– До чего ж ты мерзок.
– Мы просто шутим, дети. Ты каждую неделю нас этим кормишь.
– Не хочешь – возьми яичницу, – негромко отвечает жена.
– Ты испортила мне весь день.
– А ты мне.
– Выпью соку. Каждую неделю нас этим кормишь, так? Каждый мой свободный день.
Это неправда, но она молчит. Лицо упрямое, окаменелое. Взялась за ручку большого стеклянного кувшина, рука дрожит. Когда я сам выжимаю апельсины, мы пьем свежий холодный сок из стеклянного кувшина, а не из более легкого пластмассового, которым предпочитают пользоваться жена и служанка. Дети замерли на месте, точно манекены в витрине, замкнулись в себе, ждут, что будет дальше. А ведь поначалу день обещал быть счастливым: я занялся любовью с женой ночью, когда мне хотелось, а утром, когда не хотелось, не стал этим заниматься – пока она была в ванной, удрал вниз и принялся готовить завтрак. (Она дала мне понять, что не прочь, да я не хотел.) Нелегко будет простить ей это испорченное утро. Сегодня даже у свежих апельсинов какой-то не тот вкус. Апельсины уже не те, что были. Может, виновато мыло, которым мы моем стаканы, а может, вода. Газированную воду с мороженым в киосках теперь продают в бумажных или пластмассовых стаканах – они толком не охлаждаются, и в них пропадает аромат. Все шатко и ненадежно. Знаменитый Лондонский мост и тот пал: его переправили пароходом в штат Аризона на потребу туристам. Я лучше всех готовлю яичницу с беконом, потому что больше всех стараюсь. Делаю тосты с чесноком, как, бывало, делала моя мать, и они получаются у меня ничуть не хуже. Это просто. И всем нравится. Ничего нет нынче натурального. Даже людей. Решаю пошутить. Попробуем ее умаслить.
– Скажи по совести, лапочка, – начинаю я.
– Они пойдут, если ты пойдешь, – перебивает она.
Мой мальчик качает головой.
– Я не пойду, – заявляет дочь.
– Ты говорила, чтоб я их не заставлял.
– У меня такое чувство, будто я совсем одна на свете.
– Я должен идти, да? – жалобно спрашивает мой мальчик.
– Скажи по совести, лапочка, – снова начинаю я, коснувшись ее плеча. (Уже за одно то, что я вынужден вот так к ней подлаживаться, надо будет ее бросить.) – Что бы ты предпочла: бедность и потом рай или богатство и потом к чертям?
– Это еще что за вопрос? – вскидывается жена.
– Я тебя спрашиваю.
– Смотря какое богатство, – язвительно вставляет дочь.
– Не так уж для меня важны деньги, как тебе кажется.
– А для меня важны, – мурлычет дочь. – Чем больше, тем лучше.
– Ты ведь, кажется, хочешь новый дом?
– Что в этом плохого?
– Ничего. Что бы ты предпочла: бедность и потом рай или богатство – и… к чертям?
