бриться наголо, тем самым выставляя свою глупость на всеобщее обозрение. Он в тех же дурацких солнцезащитных очках, в каких был в день моего отлета из Америки.
Итак, предстоит встреча друзей после разлуки.
Нико не спускает с меня глаз; его пушка лежит на коленях, но ствол направлен на меня. Это «орел пустыни» — черный как смоль полуавтоматический пистолет израильского производства. Я помню, как он заполучил эту игрушку. Раскраснелся, как мальчишка. После первой «Матрицы» он решил кровь из носу достать такую же штуковину. В этом весь Нико. Его стальные зрачки похожи на дуло пистолета. На меня направлены три черных отверстия. «Не подходи — вздрючу!» Вот, значит, как ощущали себя мои жертвы, видя перед собой заряженный ствол и палец, готовый спустить курок. Правда, на моей стороне Бог. «На всяком месте очи Господни: они видят злых и добрых» (Притчи 15:3).
Радован, похоже, провел неделю в Рейкьявике. Машину он ведет, как местный, очень быстро и уверенно. На улицах ни души. Маленький народ в очередной раз прилип к экранам: все смотрят на сербиянку-лесбиянку.
— Вы ждали подходящего момента? — спрашиваю.
— Допустим, — отвечает Нико.
— Я тоже, — говорю. — Вообще-то я ждал вас раньше.
— Может, ты решил, что тебе удалось от нас скрыться, Томас Лейвур?
Человек добросовестно отнесся к своему домашнему заданию.
— На кого ты вышел? На Трастера?
— Трастер? Кто это?
— Не важно. Как там Нью-Йорк?
— Ты влип, Токсич.
Радован ведет машину по пустынному шоссе. Кажется, мы едем в аэропорт. Они везут меня домой. Вопрос в том, полечу я бизнес-классом или в багажном отсеке.
— А что случилось? — спрашиваю.
Мой вопрос остается без ответа. Я делаю новую попытку:
— Почему я влип? Я всего лишь выполнял приказ. Я делал то, что требовал от меня Дикан.
— Ты влип, Токсич. Иво покойник. Зоран покойник. Бранко Браун покойник. И еще Бранко Карловач.
— А Дикан?
— С боссом все в порядке.
В разговор встревает Радован, обращаясь с улыбочкой в зеркальце заднего вида:
— Дикан сказал, чтобы я тебя поцеловал. Когда ты будешь покойником! Ха-ха-ха.
— Заткнись и делай свое дело! — прикрикивает на него Нико.
Значит, в багажном отсеке. Пошел отсчет последних пятнадцати минут. Мое сердечко перескакивает с Бритни Спирс на траурную фугу. Черная «Ауди» оставляет позади вытянутое здание алюминиевого завода за городской чертой. По радио, включенному на минимум, Луи Армстронг играет на своей трубе и поет: «Это рай. Я в раю…»
— Кто их убил? Федералы? — спрашиваю, а сам непринужденно закидываю левую ногу за правую.
Возможность поговорить на родном языке напоследок — все равно что для завзятого курильщика, который провел год в ожидании смертной казни в камере для некурящих, последняя сигаретка перед приведением приговора в исполнение. Хорватские слова вылетают у меня изо рта, как вожделенные кольца дыма. Само лицезрение Нико вызывает у меня желание закурить.
— Ты их убил, Токсич.
Я их убил. Похоже, случай на городской свалке спровоцировал целую серию «заказников». Но федералы людей не убивают. По крайней мере сначала они должны выслушать их историю, предварительно натянув человеку на голову его грязные трусы и поощряя рассказ оголтелым лаем волкодава, готового вцепиться в его гениталии. Непонятно. Я был обыкновенным киллером. Я не хотел никому причинять боль. И теперь на меня хотят все повесить? Мне надо сосредоточиться на вещах попроще. Главное, не молчать.
— Вы убили Муниту? — спрашиваю я своего старого дружка, с которым когда-то делил комнату, при этом незаметно носком левой ноги нажимая на задник правой.
— Муниту? — с улыбкой повторяет Нико, коротко отсмаркиваясь.
— У нее было красивое тело, — говорит Радован. — А голова страшненькая.
Нико хохочет. Момент самый подходящий. Я делаю резкое движение ногой, и задняя часть правой подметки отлетает, после чего мне остается немного потрясти ногой, и пистолет, выскользнув из лунки, оказывается на полу. Я наступаю на него левой ногой. Этот трюк на протяжении зимы я проделывал сотни раз. Нико ничего не замечает. Он все еще хохочет.
— А голова страшненькая, — повторяет мясной рулет за баранкой.
Он сворачивает с главной трассы и по грунтовой дороге направляется в сторону гор. Снег почти сошел, и мох, покрывающий наплывы вулканической лавы, вполне себе зеленый. Вокруг нас абсолютная пустота. Ни деревьев, ни птиц, ничего. Лишь грязные камни и островки мха здесь и там. Разве сравнить этот лунный пейзаж с белыми скалами, поросшими оливами и кипарисами, вокруг Сплита? Хотя я научился ценить эту ледяную пустоту, я все еще скучаю по весне на Адриатике, не скрою. Я начинаю тихонько напевать «Lijepa nаsа».
Нико настораживается, но слов разобрать не может. Я пою немного громче. Мои глаза увлажняются. Всякий раз, когда ты слышишь эту песню, перед тобой возникает двадцатитысячная толпа хорватов в красно-белых цветах национального флага, ревущая, срывающая голос на трибунах во время нашей последней игры во Франции в девяносто восьмом.
—
— О’кей, — говорю. — Перед тем как вы меня убьете, я могу выкурить сигарету?
— Ты снова начал курить? — спрашивает Нико.
— Не волнуйся, от этого я не умру.
Он смотрит на меня так, будто сейчас пристрелит. Может, и пристрелил бы, если б не новехонькая «Ауди».
Глава 34. Bok
Радован съезжает на необустроенную стоянку подле дороги, и тишина этих мест становится подавляющей. Я стараюсь не терять головы. Меж тем Нико вылез из машины, оставив дверь открытой. Под шуршание гравия он исполняет современный быстрый танец, показывая окрестности своей железной игрушке. На твоем месте, приятель, я бы уже дергался: не появились ли на горизонте «белые каски»? Я
