– Не выдумывай.
– Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед тобой.
– Вот это красиво.
– А что у тебя был триппер, красиво?
– Нет. Смотри, как снег идет.
– Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?
– То есть как?
– Ну, немножко подлиннее.
– Они и так длинные.
– Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будем совсем одинаковые, только один светлый, а другой темный.
– Я не хочу, чтоб ты остриглась.
– А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью в постели они ужасно мешают.
– Мне нравится так.
– А с короткими бы тебе не понравилось?
– Может быть. Мне нравится, как сейчас.
– Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба одинаковые. Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.
– Это так и есть. Мы с тобой одно.
– Я знаю. По ночам.
– Ночью все замечательно.
– Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с тобой.
– Я никогда не уеду, – сказал я, – я ни на что не гожусь, когда тебя нет. У меня нет никакой жизни.
– Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя была очень хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?
– Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?
– Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она вырастет к Новому году.
– Хочешь, сыграем в шахматы?
– Лучше в другую игру.
– Нет. Давай в шахматы.
– А потом в другую?
– Да.
– Ну, хорошо.
Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном по-прежнему валил снег.
Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин тоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного переплета.
– Ты не спишь, дорогой?
– Нет. А ты не можешь заснуть?
– Я только что проснулась и думаю о том, какая я была сумасшедшая, когда мы встретились. Помнишь?
– Ты была чуть-чуть сумасшедшая.
– Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня все замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи «замечательно».
– Замечательно.
– Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.
Я только очень, очень, очень счастлива.
– Ну спи, – сказал я.
– Ладно. Давай заснем оба сразу.
– Ладно.
Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о разных вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я тоже заснул.
Глава тридцать девятая
К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л’Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала.
В Бэн-де-л’Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили выпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и у входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоски на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила в сторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.
Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда было очень весело.
– У тебя замечательная борода, – сказала Кэтрин. – Совсем как у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?
– Это охотник на горных козлов, – сказал я. – Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
– Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
– Да, за Дан-де-Жаман.
– Как забавно, что мы видели лисицу.
– А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.
– Вот, должно быть, приятно.
– Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас были хвосты, как у лисиц?
– А как же тогда одеваться?
– Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это не имеет значения.
– Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения. Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь никого видеть, правда, милый?
– Да.
– Давай посидим минутку. Я немножко устала.
Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила в лес.
– Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?
