лесу, и какие туннели прорыли под ним жуки, и как эти туннели открылись им, напоминая брошенные штреки или катакомбы, после того как слон сдвинул череп. Ему не удалось передать, каким большим был участок, на котором лежали белые кости, и как следы слона кружили вокруг места, где был убит его друг; идя по ним, он мог представить себе, как бродил здесь слон и что он видел. Он не рассказал ни о широкой, протоптанной слоном тропе, которая походила на проложенную в лесу дорогу, ни об отполированных до блеска стволах деревьев, о которые чесались слоны, ни о том, как пересекались, напоминая схему парижского метро, тропы других слонов. Он не передал, как темно было в лесу, когда смыкались кроны деревьев, и еще многое другое, о чем надо было рассказать не так, как он помнил, а так, как это было на самом деле. Расстояния не так важны, они остаются такими, как ты их запомнил. Зато передать, как менялось его отношение к Джуме и отцу, к самой охоте, было труднее всего, потому что воспоминания истощили его. Но с усталостью приходило понимание. Работая над рассказом, он постепенно начинал осознавать, что же произошло. Еще надо было передать реальное ощущение отвратительности происходящего, и сделать это он мог, только отказавшись от стилистических красот через описание действительных, запомнившихся ему деталей. Завтра он все поправит и потом будет писать дальше.
Он убрал тетради с рукописью в чемоданчик, запер его, вышел из своей комнаты и прошел вдоль гостиницы туда, где читала Марита.
— Будешь завтракать? — спросила она.
— Пожалуй, лучше выпью что-нибудь.
— Тогда пойдем в бар, — сказала она. — Там прохладнее.
Они сели на высокие табуреты, Дэвид налил виски и разбавил его минеральной водой.
— Что Кэтрин?
— Уехала очень довольная и веселая.
— А ты?
— Счастливая, застенчивая и спокойная.
— Такая застенчивая, что и поцеловать тебя нельзя?
Они обнялись, и он почувствовал, как глубока была его раздвоенность. Работа помогала ему собраться, обрести некий внутренний стержень, который нельзя ни расколоть, ни повредить. Он это знал, в этом и была его сила. Во всем остальном с ним можно было делать что угодно.
Пока официант накрывал на стол, они сидели в баре. И даже здесь и потом за столом под соснами в воздухе чувствовалась первая осенняя прохлада, принесенная бризом с моря.
— Этот холодный ветер дует от самого Курдистана, — сказал Дэвид. — Скоро придет пора экваториальных штормов.
— Сегодня все спокойно, — сказала девушка. — Сегодня нам не о чем беспокоиться.
— Ветра не было с тех пор, как мы познакомились.
— У тебя такая хорошая память?
— Мне кажется, это было еще до войны.
— А я последние три дня была на войне, — сказала девушка. — И вернулась только сегодня утром.
— Я стараюсь о ней не думать, — ответил Дэвид.
— Наконец я прочла про войну, — сказала Марита, — мне только непонятно, что думаешь ты. Из книги это не ясно.
Он налил ей и заново наполнил свой стакан.
— Я сам разобрался только потом, — сказал он. — Поэтому я и не притворялся, что понимаю. Я старался ни о чем не думать, пока шла война. Я лишь чувствовал, наблюдал, действовал и еще решал боевые задачи. Вот почему книга не так хороша. Тогда я еще мало что понимал.
— Книга очень хорошая. Особенно описание полетов и людей.
— Да, у меня хорошо получаются люди и всякие технические и тактические детали, — сказал Дэвид. — Поверь, это не болтовня и не бахвальство. Но, Марита, когда человек по-настоящему воюет, ему не до себя. Собственная персона не имеет значения. Стыдно было бы даже думать о себе.
— Но потом все понимаешь?
— Конечно. Но не всегда.
— Можно, я прочту твои записи о нас?
Дэвид подлил в стаканы еще вина.
— И много она тебе рассказала?
— Говорит, что все. Она ведь хорошая рассказчица.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты читала, — сказал Дэвид. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Я писал, еще не зная, что появишься ты. Я не могу запретить ей рассказывать тебе, но читать все это тебе ни к чему.
— Значит, не нужно?
— По-моему, нет. Но запретить я не могу.
— Тогда я должна сознаться, — сказала девушка.
— Она дала тебе прочесть?
— Да. Она сказала, мне это необходимо.
— Черт бы ее побрал.
— Она не хотела никому зла. В то время она очень переживала.
— Так ты все прочла?
— Да. И это прекрасно. Намного лучше последней книги, а новые рассказы еще лучше.
— И даже часть про Мадрид?
Он посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд и, не отводя глаз, медленно произнесла:
— Мне все это очень близко, потому что я отношусь ко всему так же, как ты.
Когда они остались вдвоем, Марита спросила:
— А ты думаешь о ней, когда ты со мной?
— Нет, глупышка.
— Хочешь, чтобы я была такой же, как она? У меня получится.
— Давай помолчим.
— Я все умею лучше, чем она.
— Помолчи.
— Ты можешь не заставлять себя.
— Никто никого не заставляет, но я же с тобой.
Они лежали, крепко обнявшись. Позже, когда их тела лишь едва касались друг друга, Марита сказала:
— Я выйду ненадолго. Ты поспи.
Она поцеловала его и вышла, а когда вернулась, он уже спал. Дэвид хотел дождаться ее, но не смог. Она легла рядом и снова поцеловала его, но он не шелохнулся. Марита тоже попыталась заснуть. Сон не шел, и она еще раз поцеловала Дэвида, едва коснувшись губами, и прижалась к нему. Он повернулся во сне, и голова ее оказалась на уровне его груди.
Полдень выдался прохладный, сиеста затянулась, и Дэвид проснулся поздно. Мариты уже не было рядом, и с террасы доносились женские голоса. Он поднялся, перешел к себе в комнату для работы, а потом на улицу. На террасе никого не было, только официант убирал со стола после чая. Женщин Дэвид нашел в баре.
Глава двадцать третья
Кэтрин и Марита пили шампанское. Обе выглядели свежими и хорошенькими.
— Мне это напоминает свидание с бывшим супругом. Чувствуешь себя жутко искушенной, — сказала Кэтрин. Она держалась необыкновенно весело и непринужденно. — Надо сказать, тебе эта роль подходит. — Она посмотрела на Дэвида с насмешливым одобрением.
— Как он тебе? — спросила Марита, взглянув на Дэвида, и покраснела.
— И краснеть еще не разучилась, — сказала Кэтрин. Ты только посмотри на нее, Дэвид.
— Она прекрасно выглядит, — сказал Дэвид. — И ты тоже.
— На вид ей лет шестнадцать, — сказала Кэтрин. — Итак, она созналась, что прочла твои записи?
— Ты бы могла спросить разрешения, — сказал Дэвид.
