страдальческое выражение его лица.
— Ты не мог бы зайти ко мне в другой раз? — спрашивает он. — Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
— Хорошо.
Доктор выходит в коридор, и в дверях я вижу его профиль, решительный и немного сердитый.
— На пляж! — объявляет Скотти, выходя из палаты.
Она даже не взглянула на мать. Я молча прошу прощения у жены за то, что оставляю ее здесь, за ее неважные шансы, за то, что ничего не смыслю в медицинских делах, за то, что мы с дочерью уходим на пляж, где будем приятно проводить время. Что ждет Джоани? Полный паралич? Потеря памяти? Я целую ее в лоб и шепчу, что никогда ее не брошу. Что бы ни случилось, я буду рядом. Я говорю ей, что люблю ее, потому что так оно и есть.
10
Кусты возле спортивного клуба скрыты под прислоненными к ним досками для серфинга. Недавно дул сильный южный ветер, но волны уже улеглись. По песчаной дорожке мы проходим в столовую на открытой террасе с коралловыми колоннами и вентиляторами под потолком. Этот клуб сто лет назад основал дедушка моего кузена, большой любитель водного спорта. За десять долларов в месяц взял в аренду кусок пляжа, принадлежавшего королеве. В холле, рядом с портретом герцога Каханамоку, висит табличка с надписью: «ЗДЕСЬ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ СЛИТЬСЯ С СОЛНЦЕМ. МОРЕМ И ПЕСКОМ. ЗДЕСЬ ЦАРИТ ИСТИННАЯ ДРУЖБА И ИСТИННЫЙ ДУХ АЛОХА. ТОЛЬКО ЗДЕСЬ МОЖНО ЗАНЯТЬСЯ НАСТОЯЩИМ ГАВАЙСКИМ СПОРТОМ». В наши дни возможность слиться с морем, солнцем и песком здесь получает тот, кто в состоянии платить минимум пятнадцать тысяч долларов в месяц, а также согласен пройти проверку, в ходе которой отсеивается нежелательная публика. Когда отца одной из подружек Скотти отказались принять в члены клуба, мне пришлось объяснять это дочери. Члены правления заподозрили его в связях с якудза. Скотти меня не поняла.
— Сомнительное происхождение? — спросила она. — Он как бы пекинес, да?
Мы все терпеть не можем этих собачек.
— Ну да. Вроде того. Нет. В общем, это неинтересно, детка.
Говоря по совести, отец ее подруги мне нравился. Спокойный, сдержанный. Большинство моих знакомых рта не дают раскрыть, а этот, как правило, ограничивался несколькими словами. Мне всегда было приятно с ним поболтать. Слухи о том, что он связан с японской мафией, сделали его в моих глазах еще более привлекательным. Ну кто не хочет иметь своего человека в мафии?
Я веду Скотти мимо больших открытых окон с деревянными жалюзи. Она поднимается по ступенькам и проходит в столовую, где почти никого нет. Все ушли заниматься старым добрым гавайским спортом или современным, новомодным гавайским спортом. Кстати, этот клуб считается родоначальником пляжного волейбола, и над всеми площадками взлетают мячи, то и дело опускаясь на головы мирно загорающей публики.
— Мы не уйдем, пока со мной не случится что-нибудь смешное, грустное или ужасное, — заявляет Скотти.
— Я с тебя глаз не спущу.
— Не-ет!
— Да-а-а. Я не буду тебе мешать, а ты, будь любезна, играй где-нибудь поблизости.
— Так нечестно. Это неинтересно, — говорит Скотти, оглядываясь по сторонам.
— А ты представь себе, что меня нет, — говорю я. — Хватит, Скотти, это не обсуждается! К тому же все твои приятели все равно в школе.
Вернуть бы ее в школу. Мне нужно работать, ей — учиться. Не знаю, зачем я притащил ее сюда, а теперь не отпускаю ни на шаг.
Скотти показывает на столики, стоящие по периметру террасы, и говорит, что я мог бы посидеть здесь. За одним столом сидят три леди и играют в карты. Мне они нравятся. Им лет по восемьдесят, на всех юбочки для тенниса, хотя вряд ли они до сих пор играют в теннис.
Скотти направляется к бару. Бармен Джерри кивает мне. Я смотрю, как Скотти забирается на барный табурет и Джерри начинает готовить для нее безалкогольный дайкири, затем дает попробовать напитки собственного изобретения. «С гуайявой вкусно, — слышу я голос Скотти, — а от лайма у меня щиплет в горле».
Я читаю газету, которую одолжил у одной из дам. Я пересел за столик поближе к бару, чтобы видеть и слышать все, что там происходит.
— Как мама? — спрашивает Джерри.
— Все еще спит, — отвечает Скотти, ерзая на табурете. Она не достает ногами до металлической перекладины, поэтому подтягивает их под себя и так и сидит, с трудом удерживая равновесие.
— Ладно, передавай ей привет. Скажи, что мы ее ждем.
Скотти о чем-то задумывается.
— Я с ней не общаюсь, — к моему удивлению, честно отвечает она.
Джерри добавляет в ее бокал взбитые сливки. Скотти делает глоток дайкири и чешет голову. Потом еще раз. Устраивается поудобнее. Делает снимок Джерри и начинает напевать: «Все меня любят, а муженек нет. Что мне теперь делать? Плесни-ка мне „Куэрво Голд“, Джерри-беби».
Джерри демонстративно гремит бутылками.
Сколько раз Джоани пела здесь эту песенку? Вероятно, так она заказывала себе текилу.
— «Плесни мне еще чуток!» — голосит Скотти, окончательно войдя в роль своей матери. Нужно спасать Джерри, но я этого не делаю. Пусть сам разбирается.
— А еще какие песни ты любишь? — спрашивает он. — Спой что-нибудь еще.
Я разглядываю потолок, где вентиляторы с шумом гоняют воздух. Солнечные лучи подпекают мне правый бок, и я немного отодвигаюсь в сторону. Я пытаюсь вникнуть в статью, которую читаю. Она называется «Вот как поступают дети из школы Крейтон Коширо». В ней рассказывается о гавайских детях — тех, в ком живет алоха, дух истинного гавайца, кто хорошо учится и кто совершил что-нибудь необыкновенное — скажем, проскакал марафонскую дистанцию на одной ноге или отдал все свои накопления в фонд помощи девочкам Зимбабве. Вся эта показуха противна не меньше, чем хвастливые надписи на бампере какого-нибудь роскошного авто, что в нем, видите ли, едет круглый отличник. Надеюсь, мои девочки никогда не станут похожими на «детей из школы Крейтон Коширо».
Я слышу голос Скотти и опускаю газету. Девчонка сидит на табурете и, вывернув шею, любуется на свой зад. Вихляя задом, Скотти напевает: «Мне нравится одна красавица, ох и жирная у нее задница».
Так, с меня хватит. Я откладываю газету и хочу встать, но тут замечаю, что к бару подходит Трой. Высокий, величественный, золотоволосый Трой. Я быстро разворачиваю газету и прячусь за ней. Моя дочь внезапно замолкает. При виде Троя желание дурачиться у нее сразу пропало. Уверен, что когда он ее заметил, то хотел уйти, но было уже поздно.
— Привет, Скотти, — слышу я его голос. — Хорошо выглядишь.
— Ты тоже, — отвечает она, но ее голос звучит как-то странно. Я почти его не узнаю. — Улыбнись, — говорит Скотти, и я слышу щелчок фотокамеры.
— Э-э… спасибо, Скотти.
«Э-э… спасибо, Скотти». Трой — тугодум. Когда-то его прадедушка изобрел магазинную тележку, так что теперь Трой занят лишь тем, что спит с разными женщинами, и по вине этого бездельника моя жена в коме. Конечно, он не нарочно, но она в больнице, а он цел. В тот день Джоани и Трой участвовали в ежегодных гонках. Они выступали на сорокафутовом катамаране «Скейтер», к тому же Джоани была единственной женщиной в том заезде. Трой рассказывал мне, что на восьмом круге они сели на хвост другому катеру, и Трой решил вырваться вперед. Увидев, что подошел слишком близко и катера сейчас столкнутся, он резко взял влево.
— В каком смысле ты «решил вырваться вперед»? — спросил я Троя.
