Джоани ужасно нравилось быть матерью, потому что тогда она была молодой, эффектной и стильной, но, когда Алекс перестала сниматься для открыток, теплые отношения между матерью и дочерью внезапно прекратились. Алекс замкнулась в себе. Джоани увлеклась гонками на катерах. Алекс стала сбегать из дома. Потом принимать наркотики. В прошлом году Джоани придумала отослать ее в закрытую школу, но в январе Алекс вернулась и снова пошла в старую школу. На Рождество между ними что-то произошло — кажется, крупная ссора, — после чего Алекс вдруг вновь полюбила свой интернат, куда и вернулась, на этот раз по собственной воле. Я спрашивал их, из-за чего вышла ссора и почему Алекс решила уехать, но обе отвечали уклончиво, а я привык, что дочерьми в нашей семье целиком и полностью занимается Джоани, поэтому дальше допытываться не стал.
— Ей нужно подумать о своем поведении. — сказала Джоани. — Пусть поживет в интернате.
— Видишь ли. — сказала Алекс. — мать выжила из ума. Я больше не хочу иметь с ней ничего общего и тебе не советую.
С тех пор между ними установились весьма натянутые отношения. Жаль, потому что я скучаю по тем временам, когда мы с Алекс были друзьями. Иногда мне кажется, что, если бы Джоани внезапно умерла, мы с Алекс прекрасно поладили бы. Мы доверяли бы друг другу и любили бы друг друга, как было когда-то. Она вернулась бы домой, где ей никто не действовал бы на нервы. Хотя на самом деле я вовсе не уверен в том, что, если бы моя жена умерла, наша жизнь стала бы лучше — какая ужасная мысль! — к тому же я вовсе не считаю, что Джоани — корень всех зол в жизни Алекс. Уверен, мне еще предстоит разбираться с ее проблемами. Я никогда не был примерным отцом. Я жил в состоянии какого-то вечного оцепенения, но теперь хочу это исправить. И думаю, у меня получится.
Я стою в дверях палаты и вижу, как Скотти играет в классики, выложив их на полу медицинскими шпателями.
— Я хочу есть, — говорит она. — Пойдем домой. Ты купил мне содовой?
— Ты поговорила с мамой?
— Да? — отвечает она, и я понимаю, что она лжет: когда Скотти говорит неправду, она всегда отвечает с вопросительной интонацией.
— Прекрасно, — говорю я. — Тогда пошли.
Скотти направляется к двери, даже не взглянув на мать, и на ходу выхватывает у меня бутылку содовой.
— Возможно, мы навестим маму еще раз, попозже, — зачем-то говорю я.
Я смотрю на жену. На ее лице застыла слабая улыбка, словно она знает что-то такое, чего не знаю я. Из головы не выходит записка на голубой бумаге. О ней трудно не думать.
— Скажи маме «до свидания».
Скотти замедляет шаг, но не оборачивается.
— Скотти, ты меня слышала?
— Пока! — орет она.
Я хватаю ее за руку. Я тоже мог бы наорать на нее — за то, что она хочет поскорее уйти, — но я сдерживаюсь. Она вырывает руку. Я быстро оглядываюсь по сторонам — не наблюдает ли кто за нами, — потому что в наше время не полагается хватать детей за руку против их воли. Времена норки, угроз и пряников ушли в прошлое. Им на смену пришли психоаналитики, антидепрессанты и спленда[5]. В конце коридора я замечаю доктора Джонстона. Он идет к нам. Затем останавливается, чтобы переговорить с каким-то врачом, и делает мне знак, чтобы я подождал. Он вскидывает руку: «не уходи». На его лице читается нетерпение, но он не улыбается. Я отвожу взгляд, снова смотрю на него. Он быстрыми шагами идет ко мне, я прищуриваюсь и зачем-то делаю вид, что не узнаю его. Я думаю: «А что, если я ошибся? Что, если Джоани так и не выкарабкается?»
— Скотти, — говорю я, — иди сюда.
Потом быстро разворачиваюсь и иду прочь от доктора Джонстона. Скотти послушно идет за мной.
— Быстрее, — говорю я.
— Зачем?
— Давай поиграем. Бежим наперегонки? Ну, кто первый?
Скотти вихрем срывается с места. У нее на спине подпрыгивает детский рюкзачок; я бегу за дочерью, затем перехожу на медленную рысцу. Поскольку доктор Джонстон — отец моего друга и когда-то был другом моего отца, я чувствую себя так, словно мне вновь четырнадцать лет и мы с приятелем удираем от наших предков.
Помню, как мы удирали из дома доктора Джонстона, после того как устроили какую-то пакость его сыну, Скипу. Наша троица — Блейк Келли, Кекоа Лиу и я — была настигнута доктором, который нагнал нас на своем грузовичке и едва не задавил, а когда мы заскочили в какой-то глухой переулок, перегородил дорогу, буквально загнав нас в угол. После этого доктор достал из кабины пакет, в который обычно кладут продукты, и сказал, что у нас два пути: либо он все рассказывает нашим родителям, либо мы помогаем ему избавиться от «изумительного тофу», который приготовила ему на обед жена. Мы выбрали последнее. Доктор покопался в сумке, и мы получили по куску «лекарства». Домой мы шли перемазанные в тофу с ног до головы, а доктор до сих пор называет нас «соевыми мальчиками», хохочет и громко кричит «бу-у!», отчего я до сих пор слегка подскакиваю. Хотя нет. В последнее время он этого не делает.
Я бегу по коридору за дочерью и чувствую себя так, словно попал в другую страну. Люди вокруг говорят на ломаном английском и смотрят на нас как на двух ненормальных европейцев, хотя мы гавайцы. Правда, мы не слишком похожи на гавайцев и не считаем себя настоящими гавайцами, поскольку даже не владеем родным языком.
Доктор Джонстон сказал, что разговор состоится во вторник. Так мы с ним решили; в этот день я и приду. А сейчас ничего не хочу знать. Сейчас у меня много других дел. Я оглядываюсь по сторонам. Двадцать три дня у меня был свой мир: люди, которые смотрят друг на друга и пытаются понять, зачем они сюда пришли, обложки журналов с фотографиями абсолютно здоровых людей. Я смотрю на игрушечный поезд под стеклянным колпаком: он медленно пробирается вдоль игрушечного побережья, где на игрушечном пляже сидят игрушечные люди. Я ничего не хочу знать о диагнозе, я бегу от него прочь. Завтра, завтра я буду готов.
3
Я прошу Эстер не пичкать Скотти топленым свиным жиром. Нет никакой необходимости поливать им рис, курятину и бобы. Я говорю Эстер, что она не читает блоги, а я читаю и лучше знаю, чем нужно кормить ребенка.
Я вхожу в курс домашних дел. Помогаю вести хозяйство, помогаю решать, чем кормить Скотти, когда уложить ее спать, что ей надеть, что смотреть по телевизору, что делать. Я произношу такие слова, как «все, время вышло» и «все вернулось к исходной точке», я велю ей регулярно проверять «заветную дверь». Это мое собственное изобретение: на двери, ведущей в темный чуланчик, где любит играть Скотти, я вывешиваю список поручений, которые ей необходимо выполнить в течение недели. Я изобрел новую игру и думаю, что Джоани придет от нее в восторг.
— Жир — хорошо, — говорит Эстер. — Девочка совсем худышка. Такой жир — хорошо.
— Нет, — отвечаю я. — Полезный жир бывает, я согласен, но этот жир вреден.
Я тычу пальцем в белое вещество на сковороде, которое медленно тает, словно воск. На родительских сайтах я вычитал, что кукурузный сироп, нитраты и гидрированные жиры вредны, в то время как соя, органические продукты и цельные злаки полезны. Кроме того, я выяснил, что Скотти пора сделать прививки от коклюша и менингита и что вакцина против ВПЧ[6] может вызвать образование генитальных бородавок, что может привести к раку шейки матки. Эта вакцина рекомендована в качестве превентивной меры для подростков, еще не вступивших в период половой зрелости. Когда я это прочитал, я так перепугался, что даже принял участие в беседе онлайн по поводу вакцинации и получил гневную отповедь от некой «мамы Тейлора». «Разве не должны мы защищать наших
