беру тарелку и выкладываю на нее овощи и сэндвич с индейкой. Потом рядом со своей тарелкой расставляю миски с тремя соусами: «Ранчо», сальса из манго и миндальное масло, на которое Эстер бросает обиженный взгляд.
— И… что еще? — спрашиваю я.
— Еще… даже не знаю. Вам так много нужно запомнить. Она любит еще ужас сколько всего, но вам ведь нужно знать и то, чего она не любит. Все рассказывать — не один месяц уйдет. Даже ваша жена, когда вернется, она и то всего не знает.
В холле раздаются шаги Скотти, и Эстер понижает голос:
— Она любит, когда я ей читаю «Сказки матушки Гусыни».
— Свою детскую книжку?
— Да. Она ее обожает. Иногда я читаю один и тот же стишок по нескольку раз. Она так радуется. И хохочет.
Я думаю о том, что таким способом Скотти, возможно, пытается вернуться во времена своего младенчества, когда была невинным и счастливым ребенком.
— Ей пора читать книги для детей ее возраста, — шепчу я.
— Она читает то, что ей нравится, — шепотом отвечает Эстер.
— Нет. По-моему, ей пора читать книги, где есть мораль, есть нормальные молодые женщины, а не одинокая мать бесчисленного потомства, которая ведет беспорядочный образ жизни и живет в зашнурованном башмаке.
Появляется Скотти, и мы замолкаем. Эстер ставит перед ней тарелку со своей едой, я — со своей. Скотти усаживается на высокий табурет и смотрит сначала на нас, затем — на тарелки.
И принимается за энхиладу[9]. Другой рукой она набирает на своем смартфоне текст сообщения одной из своих подружек.
Эстер с улыбкой смотрит на меня:
— Она любит свиной жир.
4
Именно в тот момент, когда я собираюсь отправиться в свою комнату и погрузиться в работу, Эстер сообщает, что звонила миссис Хиггинс и просила немедленно ей перезвонить. Эстер тщательно вытирает плиту и, ворча себе под нос, ногтем соскребает что-то присохшее. Готов поклясться, что делает она это исключительно из желания вызвать к себе жалость.
— Какая еще миссис Хиггинс?
— Это мать Лани.
— А кто такая Лани? — спрашиваю я.
— Наверное, одна из подружек Скотти. Позвоните ей.
Эстер делает большой глоток воды и шумно вздыхает.
— А ты не могла бы сама ей позвонить? Ты же знаешь, мне нужно работать.
— Я с ней уже говорила. Она хотела поговорить с миссис Кинг.
— И что ты ответила?
— Что миссис Кинг больна. Тогда она попросила к телефону вас.
— Хорошо. — говорю я.
Скорее всего, дама попросит меня помочь с продажей партии выпечки, или уладить какие-нибудь проблемы с автомобилем, или принять участие в танцевальном вечере. Что поделаешь, кризис. Моя жена в коме, но жизнь тем не менее продолжается. Теперь мне придется заниматься школьными делами Скотти, оплачивать счета, да еще и пестовать свой фонд.
Эстер удаляется и уносит с собой ведро, сложив в него принадлежности для уборки; кухня остается в моем полном распоряжении. Я звоню миссис Хиггинс. Тарелки, оставшиеся после ланча, убраны. Большая черная кастрюля перевернута вверх дном и стоит в сушилке. Намытый пол сверкает. В столешнице кухонной стойки я вижу отражение своего лица.
Трубку берет женщина и мягким певучим голосом произносит:
— Я слушаю.
Люблю, когда у людей такой голос. Люблю женщин с нежными голосами.
— Здравствуйте, это миссис Хиггинс?
— Да, — отвечает она.
Должно быть, телефонные компании ее обожают.
— Это Мэтт Кинг. Вы просили меня перезвонить.
Я отец Скотти. Простите, не знаю, кто ваша дочь — подружка моей дочери, одноклассница? Я просто подумал, что…
— Да-да, моя Лани — одноклассница вашей Скотти, — отвечает женщина. Мягкие нотки в ее голосе исчезают.
— Простите, моя жена больна и не может с вами связаться. Я могу чем-то помочь?
— Ну что ж, давайте попробуем. С чего начнем?
Решив, что это риторический вопрос, я молчу, но женщина, по всей видимости, ждет моего ответа.
— С самого начала, — говорю я.
— О’кей. С начала так с начала. Ваша дочь посылает по Интернету и на мобильный моей дочери записки абсолютно непристойного содержания. Я намерена положить этому конец.
— Господи! И что же она пишет?
— Она называет ее Лани Пиггинс и Лани Му.
Лани Му — это, кто не знает, кличка мультяшной коровы, которая является символом местной молочной фирмы.
— Вот оно что, — говорю я. — Мне очень жаль. Но дети любят давать друг другу прозвища. Так они выражают свою симпатию.
Я бросаю взгляд на часы и вспоминаю, что это подарок Джоани.
— Она присылает дочке сообщения вроде: «Красивенькая рубашечка». Или: «Красивенькие трусики».
— Очень мило.
— Вы что, не понимаете? Она же издевается! — взрывается она, и я отодвигаю трубку подальше от уха, потому что оттуда раздается грозный сиплый рык мамаши-волчицы.
— Ну почему обязательно издевается? Может быть, она искренне говорит комплименты.
— В конце своих сообщений она ставит буквы «УСС» — «умираю со смеху». Кроме того, она называет мою дочь Ланикаи[10], явно намекая на ее габариты.
Я молчу. Я даже слегка улыбаюсь, потому что это довольно остроумно.
— Кроме того, — продолжает миссис Хиггинс, — ваша дочь не хотела идти в связке с моей дочерью на школьном скалодроме, поскольку ей, видите ли, страшно провалиться в щель между ягодицами Лани. Грубая бессмыслица!
Я чуть не пускаюсь в объяснения: «Видите ли, Скотти уподобляет щель между ягодицами горной расселине исходя из внушительных Ланиных форм. Это, конечно, гипербола, в которой получает логическое развитие традиционный комический образ толстушки. В сущности, ничего обидного». Вслух я этого не произношу.
— Да, ужасно, — говорю я.
— Вот, — клокочет миссис Хиггинс, — послушайте, я вам зачитаю ее последний шедевр: «Все знают, что этим летом у тебя на лобке выросли волосы». Представляете? И такие сообщения она присылает моей дочери! С какой стати? Моя дочь не сделала ей ничего плохого.
Я вспоминаю, как Скотти поглощала ланч и одновременно посылала кому-то эсэмэску, и задаю себе вопрос: уж не было ли это очередным посланием Лани?
