кто искренне верит в эту чепуху. Они не задумываются о смысле жизни, а я только этим и занимаюсь.
— Дай-ка расскажу тебе анекдот, — сказал Рора. — Однажды Муйо просыпается после ночной попойки и спрашивает у самого себя, в чем смысл жизни. Идет на работу, но понимает, что смысл жизни не в работе. Тогда Муйо решает заняться философией и многие годы изучает философские труды, начиная с древних греков и дальше. Безрезультатно. Может быть, смысл жизни в семье? Муйо посвящает все свое время жене, Фате, и детям, но смысла жизни не находит и бросает семью. «Может, смысл жизни — в помощи другим людям?» — думает он и поступает учиться на врача, заканчивает институт с отличием и уезжает работать в Африку — лечить аборигенов от малярии и пересаживать сердца. Однако и это не то. Может, смысл жизни в богатстве? Он становится бизнесменом, зарабатывает миллионы долларов, тратит их направо и налево, но и в этом смысла не находит. Тогда он решает пожить в бедности и унижении: раздает свое богатство, попрошайничает на улице, но и это бессмысленно. «А вдруг мне поможет литература?» — думает он, пишет один роман за другим, но чем больше пишет, тем меньше ясности со смыслом жизни. Тогда он все бросает и обращается к Богу: живет как дервиш, читает и размышляет над Кораном. И… ровным счетом ничего. Он принимается изучать христианскую веру, иудаизм, буддизм, все, что есть. Никакого просвета. В конце концов до него доходят слухи про одного гуру, живущего высоко в горах где-то на Востоке. Говорят, только он знает, в чем смысл жизни. И Муйо отправляется в дальний путь, много лет путешествует, бродит по дорогам, влезает на гору и находит лестницу, которая приведет его к гуру. Поднимается по ней, преодолевает десятки тысяч ступенек, чуть не умирает по пути. На самом верху миллионы паломников, он вынужден прождать несколько месяцев в очереди. Наконец приходит его черед. Гуру сидит, скрестив ноги, под большим деревом, совершенно голый, с закрытыми глазами, медитирует, на лице полное умиротворение. Сразу видно — он знает, в чем смысл жизни. Муйо обращается к нему: «Я посвятил свою жизнь поискам смысла жизни, но не справился с этой задачей. Вот почему я пришел к тебе с нижайшей просьбой: о, Учитель, поделись со мной секретом, скажи, в чем смысл жизни?» Гуру открывает глаза, смотрит на Муйо и спокойно говорит: «Друг мой, жизнь — это река». Муйо смотрит на него и не может поверить услышанному. «Повтори, пожалуйста, что такое жизнь?» — просит Муйо. А гуру ему отвечает: «Жизнь — это река». Муйо, покачав головой, говорит: «Ах ты, вонючее дерьмо, дебил чертов, придурок херов! Я всю жизнь потратил на поиски смысла, с таким трудом сюда добирался — и ради чего? Чтобы услышать, что жизнь — какая-то говнистая река?! Река?! Ты что, издеваешься? Никогда не слышал подобной ахинеи. И этому ты посвятил всю свою жизнь?» Тут гуру встрепенулся и говорит: «Что-что? Не река? Ты считаешь, что не река?»
Я посмеялся и сказал:
— Понятно, к чему клонишь.
— Ничего тебе непонятно, — возразил Рора и показал рукой на неоновую вывеску казино, парящую над рынком. — Пошли сыграем.
«А что, неплохая идея», — подумал я, хоть и не был картежником. А потом, неожиданно для себя, предложил выдать Pope сто евро из Сюзиных денег с условием: если он выиграет, деньги мы поделим поровну. Он согласился, и мы отправились в казино.
При входе в казино у металлоискателя стоял монстр с бычьей шеей и шарообразными бицепсами, туго обтянутыми пиджаком от лже-Армани; не человек — бизон. Тыча пальцем в знак, запрещающий проносить оружие, он приказал Pope сдать «Canon» в камеру хранения. Я уже был готов развернуться и отчалить, — мало, что ли, мест, где можно развлечься, — но Рора отошел в сторону и пропустил меня вперед, давая понять, что я должен уладить это недоразумение. Что поделаешь — я заговорил с бизоном на украинском с американским, а вовсе не боснийским акцентом. По этому акценту ему следовало определить, что перед ним клиенты, готовые спустить у них в казино приличную сумму в твердой валюте. Я сказал, что, пока мой друг будет играть, я подержу его камеру, и пообещал до нее не дотрагиваться. Бизон вытащил «Canon» из чехла, выкрутил объективы, внимательно все осмотрел, а потом положил на пол. Краем глаза я заметил, что Рора напрягся и еле сдерживается, чтобы не схватить его за руку, но тут охранник выпрямился и кивнул Pope: собирай, мол, свое барахло, отдавай приятелю и вперед.
Помещение казино переливалось всеми цветами радуги: ярко-зеленая обивка кресел, сине-красно- белые фишки, розовые блузки и иссиня-черные жилеты двух унылых девушек- крупье. Ни капли серого. Вечер только начинался, и посетителей еще не было. У девушки за столом с рулеткой волосы были стянуты в тугой пучок на затылке, чтобы лицо казалось шире, а глаза — больше. Ухищрения, однако, не помогли: выглядела она анемичной и несчастной. Крупье за столом для игры в блек-джек приветствовала нас: «Хелло!» У нее были очень узкие плечи и тонюсенькие ручки, вылезающие из пышных рукавов как плети вьющегося растения. Рора прямиком направился к ее столу, уселся напротив и осклабился. Девушка улыбнулась в ответ и принялась подравнивать столбики фишек, Рора продемонстрировал купюру в сто евро и положил в банк. В дальнем углу на высоком стуле восседал наблюдатель — пит-босс; стоило нам появиться, как он устремил пронизывающий взгляд на Рору.
Я никогда не видел Рору в игре; первые полчаса мне казалось, что мой приятель в этом деле не силен: он почти не смотрел на карты, раз за разом проигрывал и довольно быстро потерял половину фишек. Я занервничал, но потом, видя, что Рора и глазом не моргнул, немного успокоился. Игра проходила в молчании, только крупье иногда неожиданно хихикала, глядя в карты, которые старательно скрывала от взгляда пит-босса. Казалось, Pope было решительно все равно, чем закончится игра.
А потом у него пошла полоса везения. Столбик фишек перед ним начал расти: Рора делал большие ставки и неизменно выигрывал. С лица крупье исчезла улыбка, не отрывая левой руки от края стола, она приподняла указательный палец — это был условный знак для пит-босса. Меня охватило радостное волнение: как-никак, я расшифровал секретный код, проникнув таким образом в мир подпольного игрового бизнеса; мне представилось, какая отличная получилась бы фотография, если снять эту руку крупным планом. Пит-босс подошел к нашему столу и, попав в полосу света, замер, сложив руки под животом; лицо его оставалось в тени. На каждом пальце у него были стальные кольца, выглядевшие как кастеты; вероятно, чтоб сподручнее было разбивать челюсти и скулы. Рора пару раз продул, а потом — о чудо! — снова стал выигрывать одну партию за другой; кучка фишек перед ним превратилась во внушительную горку. Пит-босс прошептал что-то на ухо нашей крупье, подозвал вторую, и девушки поменялись местами. У новенькой были чуть заметные усики и остренький подбородок; вряд ли Рора мог рассчитывать на ее благосклонность. Он тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, словно устал выигрывать. Потом покрутил головой, по-борцовски разминая мышцы на шее, пододвинулся вперед, поудобнее устроил локти на краю стола, сложив ладони, словно для молитвы, и сделал большую ставку.
В самолете Рора рассказывал мне, полусонному, как однажды он сопровождал Миллера на интервью с Караджичем. Почему-то в отвратительном украинском казино я вспомнил эту историю — или свой сон, если все это мне только приснилось. Четники остановили их на последнем пропускном пункте перед штаб- квартирой Караджича; один засунул дуло пистолета Pope в рот, так глубоко, что тот стал давиться. Рора рассудил, что убивать его не станут: Рэмбо предупредил своих бизнес-партнеров из числа четников, что Рора и Миллер находятся под его защитой и, случись с ними что-нибудь, пострадает коммерция. Скорее всего, тип с пистолетом просто блефовал, желая припугнуть Миллера. «И тем не менее на секунду я заметил в глазах у него особый блеск, — сказал Рора. — Мне это было знакомо: ты взглядом успокаиваешь противника, мол, не волнуйся, поступай как считаешь нужным, все будет о'кей. В этот момент и нужно поднимать ставку и его валить. Я бы и сам так сделал, но попробуй сделай, когда во рту у тебя пистолет: вкус смазки, порохового дыма и смерти сильно мешают. А рожа у него была омерзительная: морщинистый лоб, одна бровь выше другой, крохотные круглые налитые кровью зенки и прыщ на левой ноздре».
Бизон покинул свой пост и подошел к крупье, с другого бока ее прикрывал пит-босс; оба угрожающе уставились на Рору, только Рору так легко не испугаешь. Не испытывал страха и я, хотя смерть или боль маячили на горизонте; перспектива быть ограбленным до последней нитки тоже не пугала. Наоборот, все это меня возбуждало. Охранник обошел стол и встал рядом со мной, возможно, хотел проследить, не посылаю ли я сообщнику сигналы.
И вдруг в зале погас свет; у меня душа ушла в пятки — мало ли что может случиться в кромешной темноте. Бизон ущипнул меня сквозь рубашку, по-садистски вывернув кожу; я не ожидал, что будет так больно; внезапное нападение было пугающим и одновременно абсурдным, и я захихикал. И ринулся к выходу, но, зацепившись за стул, упал. Тут же зажегся свет, словно его специально выключали, чтобы я плюхнулся на пол. Все остальные, включая Рору, оставались на своих местах.
