настоял, чтобы мы сели на свои места — мне не нравились безбилетники, крутившиеся у двери и о чем-то упрашивавшие водителя. Автобус, сошедший с конвейера еще в семидесятых годах прошлого века, задолго до изобретения кондиционера, раскалился как печка; Рора уселся у окна, чтобы удобнее было фотографировать; мне ничего не оставалось, как нюхать потные подмышки проходящих внутрь салона попутчиков. Пожалуй, я был бы не прочь оставить здесь Рору; я бы и один не пропал; фактически, я и так был один. Посмеялся бы над собой (ха-ха-ха!) за то, что имел глупость потащить в Европу этого горе- картежника и бывшего жиголо, этого поддельного ветерана войны, это боснийское ничтожество. Я увидел, как он, подняв повыше свой «Canon», нацелился камерой на какого-то несчастного старика, с трудом волокущего тяжеленную сумку. У кого где, а у Роры его долбаная душа располагается внутри этой камеры.
Водитель, судя по его виду, не спал недели две; он курил, как одержимый, одну сигарету за другой, руки у него тряслись. Его напарник — совсем еще мальчишка, молоко на губах не обсохло — проверял билеты и помогал крестьянам затаскивать в автобус корзины и ведра. Он вел себя с высокомерием начальника, наслаждающегося своей властью. Накричал на того самого старика с неподъемной сумкой, набитой, как оказалось, обувью, — старик вытащил черную дамскую туфлю на высоком каблуке и, что-то доказывая, совал ее юнцу под нос.
Когда автобус наконец отчалил, меня вдруг осенило: а ведь обратного пути у нас нет. Куда, скажите, можно уехать из ниоткуда, кроме как в еще более непостижимое никуда? Мы еще не успели покинуть пределы города, а я уже начал потихоньку проваливаться в колодец беспокойных полуснов-полумыслей под довольно громкую веселую беседу парня (в майке без рукавов) и молодой женщины, с которой он явно заигрывал. Зато Рора в пути никогда не спал; стоило завертеться колесам, как он оживлялся и готов был трепаться без перерыва.
— Едва войдя в Туннель, — рассказывал Рора, — попадаешь в кромешную темноту и сразу же врезаешься лбом в первую же балку. Дав глазам привыкнуть, наклоняешь голову и идешь дальше, все глубже и глубже. Как будто спускаешься в ад, и пахнет также: глиной, потом, страхом, пердежем, одеколоном. Ты спотыкаешься и хватаешься за холодные земляные стены; ощущение, что ты в могиле, а покойник может в любую секунду схватить тебя и утащить еще дальше, в преисподнюю. Никаких опознавательных знаков, ты представления не имеешь, сколько уже прошел по Туннелю; чувствуешь только, что перед тобой кто-то идет. Пропадало ощущение времени, не хватало воздуха — пожилые люди часто теряли сознание, — и, когда уже казалось, что все, тебе конец, вдруг откуда-то долетало слабое дуновение ветерка, темнота редела — и вот ты уже снаружи, и тебе кажется, что разом зажглись все лампы, какие только есть на свете. Я читал где-то про людей, переживших клиническую смерть; они это описывают как движение по туннелю. Так вот, туннель этот — под взлетной полосой сараевского аэродрома.
Сама по себе смерть, должно быть, приятна — приходит конец боли и шоку. Пуля, разрывающая твои легкие, нож, перерезающий глотку, металлический прут, размозживший тебе голову, — не спорю, приятного тут мало. Но боль — это часть жизни, тело, чтобы чувствовать боль, должно жить. Взять, к примеру, великомученика Джорджа: интересно, исчезнет ли боль, когда жизнь уйдет из его тела, испытает ли он, чувствуя приближение смерти, блаженное чувство свободы и облегчения, радость завершения пути и трансформации, радость освобождения от тяжкого груза бытия? Забудем про эсхатологический цирк мистера Христа; непременно должен настать счастливый момент обретения полного покоя, возвращения домой, момент, когда мгла рассеивается, как пороховой дым, и наконец-то все обращается в ничто.
Пожалуй, как раз этого мистер Христос Лазаря и лишил. Возможно, Лазарь был не прочь умереть — все закончилось, он дома. Быть может, мистер Христос хотел покуражиться с целью подмять под себя — в переносном смысле, конечно, — сестер Лазаря; быть может, хотел показать, что он не только повелитель жизни, но и повелитель смерти. Так или иначе, он не пожелал оставить Лазаря в покое. После того как Лазаря сдернули с мягкого ложа вечности, он отправился в бесконечное странствие, вечный бездомный, вечно боящийся уснуть, мечтающий забыться сном. Черт возьми, как же мне все это отвратительно! С Ророй, впрочем, я своими мыслями делиться не стал. Вместо этого сказал:
— Молдавия — удивительная страна. Когда она еще входила в состав СССР, то производила вино, которое продавалось во всех уголках Отчизны-Матери. У них огромное количество винных подвалов — бесконечные туннели. Но теперь их вино и шампанское некому продавать. Я кое-что почитал перед поездкой: в некоторых районах для отопления жилищ используют навоз, поскольку Россия перекрыла им доступ к углю и газу. Все стремятся отсюда сбежать; четверть населения страны где-то болтается. Остальные ломают головы над тем, как бы превратить вино в бензин.
— Знаешь историю про молдавскую национальную сборную по подводному хоккею? — спросил Рора.
— Что за фигня? Какой еще подводный хоккей?
— Две команды гоняют шайбу под водой.
— Зачем?
— Откуда я знаю — нравится. Короче, в Калгари проходил Международный чемпионат по подводному хоккею, в котором должна была участвовать и молдавская сборная, но на торжественном открытии никто из них не появился. Прилетев в Канаду, они мигом разбежались и исчезли без следа. Как оказалось, один изобретательный молдавский бизнесмен, прослышав про этот дурацкий вид спорта, собрал команду из желающих получить визу, чтобы слинять из Молдавии в Канаду. Каждой девушке это обошлось в полторы тысячи долларов. Некоторые даже плавать не умели, не то что шайбу гонять.
— Откуда только ты эти истории берешь?
— Я был знаком с приятелем этого бизнесмена, — сказал Рора. — Главное — знать нужных людей.
На пересечение молдавско-украинской границы у нас ушла целая вечность. Сначала нужно было выехать из Украины, что оказалось не так-то просто. Пришлось выйти из автобуса и предъявить паспорта украинским пограничникам. Бегло просмотрев документы других пассажиров, они приступили к внимательному изучению наших паспортов — читали их, будто книжки. Похоже, давненько в этих краях не появлялись американцы: мы с Ророй не стали размахивать нашими родными боснийскими, но бесполезными сейчас паспортами. Рорин потрепанный американский паспорт не уступал бестселлеру: пограничники с почтением передавали его друг другу, особенно их заинтересовали неразборчивые штампы. На некоторых страницах штампы вообще были размыты, и я в ответ на вопросительные взгляды пограничников перевел им Рорин ответ: однажды он попал под проливной дождь. На что уж я далек от всего этого, но и то знал старую хитрость: если не хватает въездных штампов, паспорт надо прогнать через стиралку. Украинцев, впрочем, такое объяснение вполне устроило, и они разрешили нам покинуть свою страну: пускай у молдован голова болит.
Пока мы с Ророй пересекали нейтральную полосу, направляясь к молдавской границе, я нервничал, воображая, как молдаване бросят нас в подземелье — бывшие винные подвалы, разумеется, — откуда нас, с мешками на голове, вызволят наши американские сограждане. Остальные пассажиры, быстро пройдя паспортный контроль, сгрудились возле автобуса, будто хор в древнегреческой трагедии, и, куря и потея, обсуждали размах нашей криминальной (тут у них сомнений не было) деятельности. Парень в майке отделился от группы и подошел к шлагбауму, за которым начиналась Молдавия. Выглядел малый очень подозрительно, скорее всего, паспорта у него не было, тем не менее, он без всякого страха разговаривал с охранявшим шлагбаум пограничником.
И на молдавских стражей границы наши паспорта произвели сильное впечатление. Они унесли их в вагончик в дальнем углу нейтральной полосы и стали кому-то звонить. Хор проявлял явное нетерпение; погрузившись в автобус, наши попутчики прилипли потными лицами к грязным окнам и не спускали с нас глаз. Я видел, как напарник водителя залез в автобус, пожал костлявыми плечами и, объясняя задержку, сказал: «Американцы».
Парень в майке тем временем нырнул под шлагбаум, выпав из поля зрения пограничника в будке; все остальные смотрели на вагончик, в котором пограничники докладывали начальству про попавшие им в руки американские паспорта.
— Ты не мог бы сфотографировать того парня? — спросил я Рору; он без особого интереса посмотрел в его сторону и сказал:
