«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

грудями.

А в ногах у Андрея копошилась детва, все мал мала меньше...

Попятился он, дико озираясь, кинул шашку в ножны и, не раз споткнувшись на ровном, направился к коню...» (6, 43).

И это — опять-таки мотивы «Тихого Дона» (вспомним, как зарубил Мишка Кошевой деда Гришаку). И не просто мотивы. Перед нами — проза, по своей художественной силе ничуть не уступающая лучшим страницам «Тихого Дона». Связь «Поднятой целины» с «Тихим Доном» — не только в перекличке мотивов, имен, названий, но прежде всего — в единстве стиля, поэтики, словесной ткани.

Как в «Тихом Доне», так и в «Поднятой целине» Шолохов, в отличие от Крюкова, избегает описательных портретных характеристик героев. Первостепенное значение для Шолохова имеет характерная подробность, выразительная деталь; в первую очередь — «зеркало души» — глаза. «Дегтярно-черные глаза» Лушки Нагульновой; «наглые, навыкат глаза» у ее возлюбленного Тимофея, сына кулака Флора Рваного. «Зверино-сторожким и ждущим взглядом» смотрит на приглянувшегося ей Андрея Разметнова вдова убитого под Новочеркасском (опять 1919 год!) вахмистра Михаила Пояркова Марина, — у нее «удлиненный, чуть косой в разрезе глаз», который «светится огнисто и непокорно, как у норовистой ненаезженной лошади» (5, 41).

Вглядимся в портретные характеристики Макара Нагульнова и Андрея Разметнова, безусловно положительных героев романа «Поднятая целина». О Нагульнове: «Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног. Над желтоватыми глазами его с непомерно большими, как смолой налитыми, зрачками срослись разлатые черные брови. Он был бы красив той неброской, но запоминающейся красотой, если бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах» (6, 18). Эта «мутная наволочь в глазах» — характерная деталь, во многом раскрывающая внутреннюю суть Нагульнова. Вспомним его стычку с Андреем Разметновым, отказавшимся раскулачивать и выселять многодетного Гаева:

«— Как служишь революции? Жа-ле-е-шь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишков, баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу! — вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных, расширенных зрачках его плеснулось бешенство, на углах губ вскипела пена» (6, 68).

Вот что означает эта деталь: «мутная наволочь в глазах».

В сравнении с Нагульновым Разметнов — светлая личность. При первой встрече с Давыдовым он рассматривал его «с наивной беззастенчивостью, часто мигая ясными, как летнее небушко глазами» (6, 19). Но вскоре Шолохов сделает одно принципиально важное уточнение: «светлые, обычно злобноватые глаза» (6, 40). И снова: «Нагульнов ничего не прочитал в его злобноватых, широко раскрытых глазах» (6, 261).

«Злобноватые глаза» у Разметнова, «мутная наволочь в глазах» Нагульнова — это своего рода знак, закодированное послание читателю.

Глаза персонажей занимают особое место в поэтике Шолохова. В этом — еще одно отличие его от Крюкова.

Что могут сказать читателю о герое «продолговатые глаза» или «красивые голубые глаза» у Крюкова, который не умеет использовать ту художественную энергию, которую таит в себе изображение человеческого взгляда.

В «Тихом Доне» именно глаза прежде всего отличают членов мелеховского рода. Вспомним «синие, по-лошадиному выпуклые белки глаз» Абрама Ермакова (из редакции «Тихого Дона» 1925 г.), их унаследует Григорий Мелехов; «подсиненные миндалины горячих глаз» станут отличительным знаком «горбоносых, диковато-красивых казаков Мелеховых, а по-уличному — Турков» (2, 12).

Через глаза, их выражение и характеристику Шолохов сумел подспудно, зашифрованно передать в романе всю сложность своего отношения к представителям коммунистов на Дону — Подтелкову, Валету, Штокману, Бунчуку.

О чем говорят, к примеру, глаза Бунчука? У него — «насталенный неломкий взгляд», передающий «непреклонную волю, которая светлела в жестких глазах...» (2, 351). В глазах Подтелкова — «свинцовая тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством» (3, 203). У Валета — «хориные, с остринкой, глазки»; в момент словесной схватки с Григорием Мелеховым «ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведенные злые глазенки...» (3, 333).

«Мутная наволочь» глаз Нагульнова и «злобноватость» глаз Разметнова стоят в одном ряду с «насталенным взглядом» Бунчука, «свинцовой тяжестью» Подтелкова и «хориными» глазками Валета.

Не только «Тихий Дон», но и «Поднятую целину» Шолохов стремился писать, не поступаясь законом художественной правды и сохраняя принцип полифонизма в описании своих героев. Отнюдь не просто сказать, за кого же, в конечном счете, автор в этом трагическом борении сторон в пору коллективизации 30 -х годов. То, что он за коллективизацию — спору нет. Однако, судя по его последней беседе с сыном, о которой шла речь выше, Шолохов в глубине души скорее всего за такую коллективизацию, которую осуществил бы Яков Лукич Островнов, а не Макар Нагульнов и дед Щукарь. Его письма Сталину, где он пишет о жестокостях того самого Плоткина, сажавшего колхозников на раскаленную плиту, одного из прототипов Давыдова, говорят именно об этом. И вряд ли случайно, что Шолохов так и не завершил «Поднятой целины» до войны и закончил ее только после смерти Сталина. Как не случайно и его внутреннее неприятие навязанного ему названия: вместо «С потом и кровью» — «Поднятая целина». В этом названии ощущался тот самый «перст указующий», который Шолохов так не любил в литературе вообще и в своей прозе в особенности.

ПРИРОДА У ШОЛОХОВА И КРЮКОВА

Шолоховедение едино в том, что «Тихий Дон» — не только социально-психологический, но и натурфилософский роман, что философия природы в ее взаимоотношениях с человеком играет в нем огромную роль.

«Вера в единство человека и природы составляет главную причину того, что произведения Шолохова, особенно “Тихий Дон”, насыщены аналогиями, соотносящими поступки человека и его внутренние переживания с миром природы»¹⁷, — пишет Г. С. Ермолаев, посвятивший природе специальный раздел в своей книге «Михаил Шолохов и его творчество». Исследователь насчитал в «Тихом Доне» около двухсот пятидесяти описаний природы и упоминаний разных видов животных и растений. «Такое изобилие является красноречивым доказательством любви писателя к природе и знания им природы, особенно природы его родной донской земли»¹⁸. Ни в одном другом художественном произведении русской литературы, пожалуй, природа не играет такой роли и не занимает такого места, как в романе «Тихий Дон».

Однако природа здесь не есть факт самодовлеющий — она органически включена в общую систему шолоховского миропонимания.

Возникает все тот же сакраментальный вопрос: есть ли в крюковских рассказах хоть какие-то «завязи», которые бы сближали их с изображением природы в «Тихом Доне»? Тем более, что и там, и тут — донская природа, и оба автора говорят о своей любви к ней?

Пожалуй, единственное, что объединяет Шолохова и Крюкова, — это как раз любовь к Дону и к его природе. Только пишут они об этой любви по-разному.

Вчитаемся в пейзажные зарисовки у Крюкова:

«Серебристый, таинственный лунный свет расписал все фантастическими узорами; душистый воздух весь наполнен какими-то шорохами, неуловимыми звуками... А бледные серебряные звездочки с их кроткой, сочувственной лаской трепетного мерцания!.. Какая красота во всем! Даже крытые соломой казацкие курени с своими побеленными стенами под блеском месяца кажутся мраморными дворцами... И какая грусть на сердце...» (68) — «Из дневника учителя Васюхина»;

«Тихо шелестят листочки молодых топольков; звенящий стрекот кузнечиков безбрежно разлит во все