«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«бель песчаной косы»; «желтая марь»; «чернь выложенной сединным серебром бороды»; «Звень падающей капели»; «сморенные усталью»; «шафранная цветень донника»; «серая непроглядь»; «дорога... текла, пересекая горизонт, в невидь»...

Те же слова — и в «Поднятой целине»: прозелень, чернь, изморозь, наволочь, коловерть, синь, сколизь, невидь, теплынь, некось, мокрость, мешавень, стукотень, жаль («Когда же ты меня покинешь, проклятая жаль?» — задает себе вопрос Кондрат Майданников, горюя о скотине, которую он отдал в колхоз). Встречаются эти слова и в «Донских рассказах»: мокрость, сколизь... Большею частью это — диалектизмы, хотя далеко не все они зафиксированы в «Словаре казачьих народных говоров».

За исключением общеупотребительных — таких, как зыбь, рябь, темь, — слова этого типа практически полностью отсутствуют в лексиконе Крюкова. «Антишолоховед» М. Мезенцев в подтверждение своей гипотезы об авторстве Крюкова заявлял, будто Шолохов заимствовал у Крюкова любимое последним слово зыбь. Но он «не заметил» отсутствия в рассказах Крюкова целого пласта словообразований того же типа, широко представленных в «Тихом Доне», равно как в «Донских рассказах» и «Поднятой целине».

Сопоставление диалектной лексики в произведениях Шолохова и в рассказах Крюкова свидетельствует об органическом языковом единстве «Тихого Дона», «Донских рассказов» и «Поднятой целины». В них практически один и тот же лексикон диалектных и местных речений, на 85% не совпадающий с лексиконом диалектных слов Крюкова. Анализ диалектизмов и местных речений также подтверждает несоразмерность богатства словарного запаса в «Тихом Доне», «Донских рассказах» и «Поднятой целине» с уровнем словарного запаса рассказов Крюкова.

Если допустить, что автор «казачьих глав» «Тихого Дона» — Крюков, то возникает естественный вопрос: как же он мог написать эти главы, располагая в рассказах всего 15% диалектного лексикона «Тихого Дона»? А ведь диалектные слова в «Тихом Доне» в своей превосходящей части падают именно на «казачьи главы».

Крюков или любой «белый офицер», чтобы написать «Тихий Дон», должен быть так же глубоко погружен в стихию народного языка и столь же исчерпывающе знать его, как знал Шолохов.

Количество диалектизмов в «Тихом Доне» — прежде всего, в авторской речи — несколько сокращается лишь в четвертой книге романа, который Шолохов завершил в конце тридцатых годов.

Все время работы над «Тихим Доном» — особенно в 30-е годы — писатель испытывал тяжкое давление — не только идеологическое, но и языковое и не в последнюю очередь в отношении диалектизмов.

Вместо того чтобы сопроводить текст романа, являющийся, помимо всего прочего, еще и уникальной заповедной кладовой народных форм казачьего языка, грамотным комментарием и словарем, редакторы варварски истребляли диалектные формы в «Тихом Доне». Гонения на диалектизмы начались в начале 30-х годов. По подсчетам Ермолаева, до 1953 года было сделано более двухсот «исправлений», касающихся диалектных форм⁸⁶. Особенно беспощадно они были произведены в 1953 году редактором К. В. Потаповым, который изъял из романа сотни диалектизмов. Приведем пример потаповской редактуры — на него ссылается и Ермолаев. Фразу: «Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову» — К. Потапов «поправил» следующим образом: «Не только сильную женщину, а и ядреных атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову». Как видим, «пурист» Потапов изъял из шолоховского текста просторечные и диалектные слова: «бабу квелую и пустомясую», каршеватых (от слова карша, что значит коряга), — а в итоге, по справедливому замечанию Ермолаева, «здесь уже нет Шолохова»⁸⁷.

При подготовке Собрания сочинений в издательстве «Художественная литература» в 1956—1957 годах по требованию Шолохова многие диалектизмы были восстановлены, но далеко не все.

Следует отметить, что в течение 30-х годов менялось и отношение самого Шолохова к диалектизмам, — оно становилось более строгим и взыскательным. Сыграла свою роль и дискуссия о языке в середине 30-х годов, которая была начата по инициативе Горького. Известно, что Горький выступил с резкой критикой Панферова и некоторых других писателей, бездумно засорявших литературу вульгаризмами, просторечными и местными диалектными выражениями. Шолохов самокритично — думается, не в последнюю очередь из-за своего резко отрицательного отношения к Панферову — поддержал в этом споре Горького.

В 1955 году в беседе с К. Приймой писатель рассказал о некоторых других обстоятельствах «борьбы за чистоту русского языка» в 30-х годах: «Товарищ Сталин в беседе со мной также обратил внимание на необходимость очищения языка моих произведений от неполноценных, сорных слов. Иосиф Виссарионович, например, обратил внимание на начало 34 главы “Поднятой целины”: “Сбочь дороги — могильный курган” ... «Что за слово “сбочь”? — говорил товарищ Сталин. — Нет его у нас в русском языке. Есть слово “сбоку”, есть “обочина”. Слова полновесные, звучные, ясные». Замечания И. В. Сталина, А. М. Горького и многочисленных читателей, касающиеся чистоты языка “Тихого Дона” и “Поднятой целины”, мною учтены при исправлении текстов»⁸⁸.

Как заметил в связи с этим Ермолаев, во всех шести случаях употребления слова сбочь в «Поднятой целине» и в тридцати случаях в «Тихом Доне» это слово было заменено другим словом или, в ряде случаев, удалено⁸⁹. Правда, после 1956 года сбочь в некоторых местах текста было восстановлено, и теперь XXXIV глава первой книги «Поднятой целины» вновь начинается словами: «Сбочь дороги — могильный курган».

В результате внешних давлений, но, пожалуй, в большей степени по причине возросшей творческой зрелости автора в четвертой книге «Тихого Дона» — если иметь в виду авторскую речь — диалектизмов стало меньше, а главное — они не несли нарушений грамматических норм литературного русского языка. Стилистика романа стала более сдержанной, ушли «имажинистские» красивости, цветистоть троп «орнаментализма». Язык романа, сохранив все свое богатство и разнообразие, приблизился к классической ясности, недостижимой для Крюкова.

За рабочим столом. 1960 г.

МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТА

Не занимаясь ранее профессионально ни Ф. Д. Крюковым, ни поздним народничеством, ни «Русским богатством», я решил проверить себя, свой взгляд на проблему, обратившись к лучшему специалисту по «Русскому богатству» и позднему народничеству, а, следовательно, и по Ф. Д. Крюкову, — ведущему научному сотруднику Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН М. Г. Петровой. Такая возможность возникла после завершения и опубликования журнального варианта книги, — с тем, чтобы возможные уточнения внести в окончательный, книжный ее вариант. Мнение М. Г. Петровой по проблематике книги мне было важно услышать еще и потому, что, она была одной из самых близких «невидимых» сотрудников А. И. Солженицына в пору его начинавшегося конфликта с властями, а ее принципиальность и объективность широко известны в ИМЛИ.

О Петровой А. И. Солженицын рассказал в книге «Бодался теленок с дубом»⁹⁰, в «Пятом дополнении (1974—1975)» к нему, названном им «невидимка», — о людях, «невидимо» сотрудничавших с ним и поддерживавших его в самые трудные для него годы, перед эмиграцией. Очерк «Мира Геннадьевна Петрова» предшествует в этих дополнениях очерку «Стремя “Тихого Дона”», посвященному книге И. Н. Медведевой-Томашевской. Солженицын характеризует Миру Геннадьевну Петрову как «отважную, крайне самостоятельную и даже резкую». «... Она была так талантлива на восприятие литературы, что заменяла мне сразу 10—20 других читателей... <...> Текстолог, она провела анализ и сравнительную обработку многих моих пройденных редакций... из всех моих близких единственный