Упрямица

Ник прикрыл заскорузлой от пота рубашкой свои бронзовые плечи. Игра мощных мускулов притягивала ее взор. Мерседес облизала украдкой пересохшие губы и нервно проглотила комок, застрявший в горле.

– Я прослежу, чтобы готовили ванну и обед, – заявила она, выказав жалкие остатки самообладания, которые ей удалось сохранить, и, резко отвернувшись, пошла прочь.

Он крикнул ей вслед:

– Не забудь и сама помыться, Мерседес! Будет жаль испачкать чистые простыни в моей постели.

Ее стройная спина вздрогнула, напряглась, она сбилась с шага, но не остановилась.

«Если я неуемный жеребец, как она меня назвала, то сама она – кобылка что надо, с великолепной статью – моя породистая кобылка. Ночь мы проведем отлично», – пообещал сам себе Ник. Кликнув конюшенного мальчишку, распорядился накормить Петра, а потом отнести хозяйское оружие в дом.

Насвистывая, Ник пересек полутемный холл, поднялся по лестнице на второй этаж, и тут на пути его появился священник, словно черное привидение. Он явно поджидал Ника. «Черт побери, что надо от меня исповеднику доньи Софии?» – подумал Ник, вспомнив, как пренебрежительно отзывался о падре старый Хиларио.

– Вы о чем-то хотели поговорить со мной, отец Сальвадор?

– Я рад вашему возвращению, потому что дело не терпит отлагательства. Гонец из Эрмосильо доставил это сегодня днем. Оно адресовано патрону Гран-Сангре.

Он протянул Нику вскрытый конверт.

Ник нахмурился, увидев сломанную печать, и падре поспешил оправдаться:

– Так как на конверте стояло имя покойного дона Ансельмо, а вы отсутствовали, я счел своим долгом ознакомиться с содержанием письма в надежде, что смогу чем-то помочь…

– А что посланец? Он ждет? – осведомился Фортунато, разворачивая маленький листок простой дешевой бумаги.

– Нет, монахини-урсулинки оплатили ему только за то, чтобы он заскочил с письмом сюда по дороге в Дуранго, – объяснил священник, явно нервничая.

Он неотрывно следил, как Ник с напряжением разбирает мелкий почерк, которым было написано послание.

«Благородный сеньор!

Как Вам известно, мы заботились о ребенке, отправленном Вами к нам четыре с половиной года тому назад, а также о матери этого дитя, Рите Херерра, которая работала на кухне монастыря.

С прискорбием извещаю Вас, что сеньорита Херерра заболела холерой и отдала душу в руки Господа на прошлой неделе.

Мы были бы счастливы продолжать воспитание Розалии, девочки, несомненно, смышленой, обладающей привлекательной внешностью и всеми нами любимой, но эпидемия унесла жизни не только ее матери, но и большинства сестер во Христе, отчего монастырь лишился необходимых рабочих рук и переживает большие трудности.

Время сейчас беспокойное, и я тревожусь за безопасность девочки, если она останется с нами.

Поэтому я вынуждена просить Вас, чтобы Вы забрали ребенка Вашего сына и поместили бы Розалию под более надежный кров. Понимая всю сложность и деликатность проблемы, все же осмелюсь дать Вам совет обратиться за помощью в обитель Святого Креста в Гайямайо, которая до сих пор еще не пострадала от войны.

Маленький денежный дар, такой же, как Вы когда-то передали нам через мать Розалии, будет с благодарностью принят и оценен тамошней матерью-настоятельницей Марией Агнессой. Если я не получу от Вас ответа до конца месяца, то мне придется вернуть Розалию в Гран-Сангре».

Заключительные фразы послания – формальные пожелания здоровья и благополучия с упоминанием всех имен и титулов дона Ансельмо, а также подпись настоятельницы – все это поплыло перед глазами пораженного Фортунато. Он смял письмо в кулаке, а мысли его неслись вскачь и кружились, как дикие кони. Ребенок, дитя! Родная плоть и кровь, его племянница! И Лусе ни разу не заикнулся о девочке и ее матери!

Разумеется, зная отношение Лусе вообще ко всему женскому полу, трудно было ожидать, что он будет помнить какую-то служанку и ее внебрачное дитя. Лусе был истинным сыном своего папаши.

В одно и то же время, когда мать и ребенок были отправлены в Эрмосильо, велись переговоры о браке Лусеро Альварадо с Мерседес Себастьян. Дон Ансельмо торопился уладить дела с незаконным отпрыском своего блудливого сына. Но почему он так беспокоился о сокрытии неудобной тайны и одновременно позволял сыну валить на постель знойную Инносенсию на глазах у аристократической невесты?

Мрачная догадка осенила Фортунато. Старый сеньор не имел никакой власти над сыном, иначе он не разрешил бы ему отправиться на войну, не исполнив священного долга перед семьей – не произведя на свет наследника.

Падре Сальвадор вежливо откашлялся, напоминая о своем присутствии.

– Как вы собираетесь поступить, дон Лусеро? Ваша матушка будет очень недовольна, если этот ребенок появится здесь.

– Этот ребенок – ее внучка, – холодно произнес Ник.

– Ребенок – плод вашего греховного вожделения, – с негодованием возразил священник. – Когда грешная девица исповедовалась мне о своем падении, вы и отец ваш сказали, что вам до нее нет дела. Разве что-то изменилось с тех пор? Я поеду в Эрмосильо, заберу девочку и…

– Нет! – прервал его Николас со внезапной яростью. Потом, слегка обуздав свой темперамент, он продолжил спокойнее: – Вы никуда не поедете. Поеду я. Все равно я собирался в город по делам. Заодно я повидаю свою дочь.

Выражение растерянности на лице священника явно показывало, насколько это намерение не в характере дона Лусеро Альварадо. Заподозрил ли он, что Николас самозванец? Ведь он знал Лусе с детских лет, хотя сводный братец дал Нику понять, что питал к старому святоше отвращение и держался от него подальше.

Дон Ансельмо нанимал для сына воспитателей, так что исповедник его жены не брал греха на душу, занимаясь обучением такого дьявольского отродья, как молодой Лусеро.

Конечно, старикашка не любил наследника Гран-Сангре, и это было только на руку Николасу в затеянном братьями обмане, так как падре Сальвадор именно и ожидал от него скандально-непотребного поведения и нарушения приличий.

Ник нагло усмехнулся священнику в лицо и с презрением отстранил его с дороги, явно показав, что считает старика ничтожеством.

Он напустил на себя беспечный вид, готовясь к обеду, но это была всего лишь маска, а на самом деле его одолевали далеко не игривые мысли.

Не чересчур ли много женщин сразу впуталось в его жизнь и как с ними разобраться? Если он привезет Розалию в дом, это не только взбесит донью Софию, но и унизит Мерседес. Она уже открыто возмутилась шашнями мужа с Инносенсией. Это был жестокий удар по ее самолюбию. Появление в доме этого свидетельства разгульного поведения супруга и его решение воспитывать Розалию как свою дочь воздвигнет между супругами стену, которую он уже не сможет преодолеть.

А ведь он хотел пробить брешь в надетом ею на себя панцире, в броне гордой одинокой женщины, когда-то давно глубоко оскорбленной супругом. Теперь он ее муж, а она – его жена. Его жена! Когда он начал думать о ней как о своей жене, а не как о супруге Лусеро?

«С первого момента, когда ты положил взгляд на нее, вдохнул аромат лаванды, ощутил всю трогательность ее попыток скрыть истинную страстность своей натуры и вполне понятное желание женщины принадлежать мужчине…» – ответил себе Ник на мысленно заданный вопрос.

Проклятие! Что же ему все-таки делать с Розалией? Подчиниться ли воле вдовствующей сеньоры и настояниям отца Сальвадора? Успокоить ли свою совесть, отправив девочку в Дуранго, заплатив монахиням за ее содержание? Конечно, это лучший выход из положения, чем с опозданием признать ребенка своим. Идея была соблазнительной и, наверное, наиболее разумной даже для самой девочки. Но мучительное сомнение грызло его душу. Он знал по себе, как страшно ребенку поменять среду обитания и попасть в руки