Валента, подсел к огню. Глубоко вздохнув, блаженно распрямил ноги, потом согнул их и потянулся к жару за угольком. Голыми пальцами вложил его в трубку и несколько раз сильно затянулся. Мартин Пиханда и мелкопоместный словацкий землевладелец Юлиус Гадерпан обращались друг к другу на ты, поскольку были сверстники. Пятьдесят гектаров полей и лугов и несколько гектаров леса, которыми владел Гадерпан, ничуть не сказались на его облике. Одевался он скромно, просто. Короткую кожанку носил и летом, на запястье правой руки неизменно болтался хлыстик.
— Управились? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал — Если погода продержится, сено будет хоть куда.
— Завтра начнем косить на Ребрах, — отозвался Мартин. — А как и на Гляне управимся, сложим сено в сенники и спустимся в низину. Тебе-то дольше придется провозиться.
— Я десяток косцов нанял, — сказал Гадерпан. — Через две недели, коли подналягут, и делать будет нечего. — Он выбил содержимое трубки в ладонь и бросил в костер. — Вычитал я давеча в венской газете, — улыбнулся он Мартину, — что англичане зарятся на два острова у побережья Германской Восточной Африки[14]. Надо торопиться, вдруг война будет. Не знаю только, как эти острова называются, под рукой карты не было.
— Пемба и Занзибар, — сказал Мартин Пиханда. — Неужто из-за них станут драться? — подивился он. — Эти островочки немногого стоят, а уж войны и подавно.
— Я того же мнения! — согласился Гадерпан. — А там кто его знает!.. Я привык делать все так, будто завтра — конец света. Поверь моему слову, Мартин, если и не из-за этих двух островов, то из-за Африки еще сцепятся, и в скором времени. Ливингстон, Голуб, Нахтигаль, тому двадцать лет — Висман и, наконец, Рольфе и Штеккер в своих хождениях по Африке[15] открыли небывалые богатства. Вот уж где сыскалась бы земля, вот уж где можно было бы похозяйствовать! Эх, сбросить бы мне годков двадцать!
— Скорей всего из-за Мадагаскара схватятся, — отозвался Мартин Пиханда, — но он от нас далече.
— Война никогда не бывает далеко, — обронил Гадерпан.
Огонь погас. Валент встал и, подложив несколько чурок, снова сел.
— Ты — Валент? — обратился к нему Гадерпан.
— Валент.
— Учишься?
— В Кежмарке! — В растерянности он поправил огонь.
— А потом?
— Не знаю, — Валент сделался серьезен. — Если получится, поеду изучать право в Прешов или Прагу.
— Поедешь, чего бы мне это ни стоило! — сказал Мартин Пиханда.
Валент, с признательностью взглянув на отца, поворошил палкой жар — из огня вылетел сноп искр.
— Немецкий уже знаешь? — спросил Гадерпан.
— Немного! — улыбнулся Валент.
— Может, подучишь мою Гермину сейчас, на каникулах?
— Что ж, пожалуй!.. — Валент осекся и взглянул на отца. — Не знаю!
— Первое слово — дело, второе — пролетело! — рассмеялся Гадерпан. — Ну так как, подучишь ее немного? Не на даровщину, разумеется.
Мартин Пиханда едва заметно кивнул.
— Я готов, — сказал Валент.
— Наведайся, как только спуститесь с лугов, — Гадерпан встал, направляясь к коню. — Смотри не забудь! — сказал он еще раз Валенту и всем троим подал руку. Отвязал коня, вскочил в седло и умчался. Мужчины провожали его взглядом до тех пор, пока он не скрылся в орешнике. Потом примостились у огня.
— Ну как, учитель? — поддел Валента Само.
— Тоска зеленая! — сплюнул Валент в огонь.
— Не болтай! — одернул его отец. — Каждый ломаный грош пригодится.
— Хоть бы ломаных было поболе, — вздохнул Само. — Мы бы их как-нибудь подлатали, — умничал он.
— Спать, молодцы, спать! — приказал отец. — В два — подъем.
Все умолкли. Потом пошли укладываться в душистое сено.
15
Иной раз время словно замирает, земной шар перестает вертеться, и люди цепенеют в задумчивости, опершись об онемелый локоть на зеленом лугу в воскресный послеполуденный час, или о дерево в саду, или о стол, — всюду тишина, и ничего не происходит, ничего, совсем ничего. Человеку кажется, что в такие минуты, а может, всего лишь в отколотые осколки таких минут, никто не родился, никто не умер — вообще ничего не случилось. А иной раз — наоборот: всякая минута наполнена движением и переменой. И не только минута, но и осколки ее, а то и целые часы, дни, недели, месяцы, даже годы наполнены действием, и человек начинает думать, что он уж никогда не остановится, что вся эта суета погубит его и он испустит последний вздох, так и не сумев везде побывать, все увидеть и узнать, завершить то, что замыслил, и начать, что собирался начать… Вот и сейчас так: чего только не произошло на белом свете! Разумеется, и у наших героев тоже за короткий срок многое изменилось, началось и кончилось. Кристина помирилась с Матеем Сроком. Пожар чуть было не истребил часть села, но, к счастью, сгорели только пустой двор, гумно да мякинник. Покос кончился. Валент ретиво взялся учить дочь Гадерпана немецкому, а она его — бренчать на чувствах и на рояле. Ганка Коларова задыхалась от горя. Пекарь Шалбергер почил навеки, и так случилось, что его чуть было не запекли в заквашенном тесте. Само решил жениться и ушел с артелью каменщиков на приработки. Валент снова приступил к занятиям в гимназии. Сверх того — на носу две свадьбы, потому как и Кристина с Матеем Сроком стали заметно поторапливаться. Вернемся, однако, к отдельным событиям и хотя бы вскользь поведаем обо всем по порядку.
Кристина отправилась с лугов еще засветло, однако время уже клонилось к вечеру. С добрый час она шагала луговой тропинкой, и вдруг перед ней вырос Матей Срок. Она вздрогнула от неожиданности, потом улыбнулась. Улыбнулся и он.
— Косовище сломал, — сказал он. — Надо сходить домой за новым. Можно с тобой?
Кристина кивнула. Матей Срок взял ее за руку и слегка потянул чуть в сторону — где кустарник был погуще. Она не упиралась. Матей привлек ее к себе и горячо зашептал в самое ухо:
— Не вытерпел, так захотелось хоть прикоснуться к тебе. И косовище нарочно сломал, и жду тебя уже целый час! А смог бы и два, и до утра. Моя ты, моя!
В сладкой головокружительной истоме поддавалась ему Кристина и наконец отдалась совсем. Любовные стоны и вздохи пронизали густой орешник, с его стройными стволами и разлапистыми корнями. Лишь час спустя Кристина и Матей очнулись, спохватились и помчались домой. А ночью встретились снова. Стоило матери улечься, и крепко уснуть, Кристина тут же отворила окошко, и ражий Матей полез в него, да так нетерпеливо, что чуть избу не разворотил. В ту ночь они пообещали друг другу, что по осени непременно поженятся. И в ту же самую ночь стряслась нежданная беда. Около полуночи загорелся небольшой общинный мякинник — от него занялось полупустое общинное гумно и стойла для быков. В Кристининой комнатенке Матей Срок изнемогал от любви, а в это время на площади перед бычьим стойлом кричал и трубил сельский караульщик Петрец: «Пожар, пожар, пожар!» Перепуганные селяне нехотя вылезли из нагретых постелей и бросились на помощь старым пожарным — все вместе вытащили и включили насос. Сельский посыльный и глашатай Крохак с пастухом Моравцем, караульщиком Петрецем и скотником, отвязав четырех общинных быков, отвели их в безопасное место. Насос заработал, а люди —
