Он привлек к себе жену, детей, и они все вместе вошли в дом.
Глава пятая
1
По весне Само Пиханде казалось, что вот-вот, словно дерево, он выбросит корни и листья. Голова раскалывалась, во всем теле — тревога, ладони зудели. Подчас он смотрел на себя в зеркало с опаской: вдруг откуда-нибудь выбьются из него эти корни и листья. А взглядывая на солнце, иной раз думал, что и с ним у него тоже какое-то сходство, что-то вроде роднит их. Он и солнце с превеликим трудом продирались сквозь зиму. Но солнце весной уже не только ежедневно всходило и заходило — его благодатное тепло все вокруг пробуждало к жизни. И Пиханда с радостью обогнал бы самого себя. В конце марта и начале апреля он спроворил все полевые работы — пропахал, засеял, посадил — и со дня на день становился беспокойнее.
— Ох, женушка, надавал бы я кому-нибудь тумаков, — говорил он злобно, — враз бы измолотил кого! Попробовал бы кто меня оскорбить иль огреть по башке! У-ух, я бы с ним за это сквитался, ей-ей, кости бы переломал! Эх, Мара родная, вздул бы я кого, право слово, вздул бы!
— Коли тебе так приспичило, ударь меня! — предложила ему Мария. — Только в корчму сейчас не ходи, тебе ведь недолго и невинного изобидеть! Знаю, что с тобой! На стройку, в чужую сторону тебя потянуло. Вот что тебя смущает, терзает и злит!
— Да уж пойду, куда денешься! — сказал Само, оживившись. — Деньги надобно заработать! И пожалуй, прихвачу с собой старшего — Яна. Ходить в школу ему теперь не обязательно, вот пускай и попробует в подручных у каменщика!..
Как вознамерился, так и сделал. Уже в конце марта стал сколачивать их бывалую артель. Перво- наперво слетал к мастеру. Петер Жуфанко-Змей стал изворачиваться, долго скреб за ушами, кривил губы, хмурился и знай охал да ахал: куда, мол, к чертовой матери, тащиться им, да пропади она пропадом вся эта каменщичья работа. Но так было только с первого разу: в обычае водилось поначалу артачиться, судить- рядить да надлежащим образом отнекиваться. Когда же Само явился к нему во второй раз, Змей от радости чуть не бросился обнимать его. Инструмент у него был уже приготовлен, рюкзак собран.
— Ну, Самко, я не против, — сказал он с улыбкой. — Не знаю только, в какую сторону нам податься?
— На Кошице надо идти, потом повернуть на Мишковец[96], Дебрецен и Варадин-Великий, — живо разговорился Само, — Яно Аноста уж с неделю расспрашивает в поезде всех каменщиков. Мужики из Довалова намекнули, что вроде под Варадином есть работенка до самого лета, а то и до осени.
— Да так ли оно? — насупился Жуфанко.
— Дома у печи ничего толкового не надумаешь! Идти надо. Поглядим — увидим!
— Что ж, я — за! — повторил Жуфанко.
На том сошлись и остальные. Бенедикт Вилиш-Самоубивец предложил было наладиться в Краков, но дал себя переубедить. Матей Шванда-Левша согласился без единого слова. Мельхиор Вицен-Мудрец долго ломал голову, все мозгами раскидывал. Целую неделю перед отходом глаз не смыкал. Сновал от товарища к товарищу, то одно его не устраивало, то другое, до обеда носился с таким прожектом, после обеда с иным. Из прежних артельщиков один Юрай Гребен-Рыба отказался идти — уже давно успел подрядиться в другом месте. На его жену Стазку ложилась вся забота о детях. Брат ее, Феро Дропа-Брадобрей, колобродил по свету. А остальные все как один дали согласие.
Ребята из прежней артели почти не изменились, разве что годков прибавилось. Встречаясь, они уже величали друг друга не кличками, а настоящими именами. Словно совестились за клички перед детьми.
Юному Яну Пиханде нечего было опасаться, что он будет один среди взрослых. Еще трое сверстников собрались в путь вместе с ним: Павол Жуфанко, Феро Вилиш и Юрай Вицен. Вся артель уже была в полной готовности, когда вечером девятнадцатого апреля прибежал к Само взволнованный Ян Аноста.
— Само, друг! — кричал он уже в дверях. — Вот и вышло по-моему, железнодорожники бастуют!
— Так вас и разэтак! — заматерился Само. — Именно сейчас, когда нам не обойтись без вас?!
— Да ты радуйся, болван! — гудел Аноста. — Государство теперь выполнит все наши требования! Нам повысят жалование, сократят рабочий день, а тебя опять примут на чугунку!
Само сплюнул в сердцах.
— Будет тебе языком трепать! — сказал он раздраженно.
— А я не треплю!
— Послушай! — Само, подскочив к Аносте, схватил его за ворот — Кто бастует? Где?
— Г-говорю же, — запинался Аноста, — железнодорожники в Будапеште бастуют…
— Поезда туда еще ходят?
— Пока ходят!
— Докуда будут?
— День-другой, а потом…
Само, отпустив Аносту, крикнул сыну:
— Яно, мигом обеги всех! Завтра утром в путь!
Уже в пять утра все вдевятером зябли в Градке на станции, с нетерпением ожидая поезд из Микулаша.
— Придет? — без устали спрашивал Мельхиор Вицен железнодорожников.
— Придет! — кивали те.
Поезд на самом деле пришел, и каменщики, взойдя в вагон, вздохнули с облегчением. Проводник был не на шутку встревожен. Мельхиор Вицен, самонадеянно осклабившись, спросил его:
— Будьте добры, пан кондуктор, скажите мне, правда ли, что в Пеште бастуют железнодорожники?
— Так точно! — подтвердил проводник.
— Пешт есть Пешт, — пустился в размышления Мельхиор Вицен, — пускай себе бастуют. А у нас тут в Верхней Венгрии, в нашей Словакии, слава тебе боже, покуда порядок!
— Не молол бы ты языком! — одернул его Само.
— А я молочу, да?
— Раз бастуют, значит, есть причина! — сказал Само.
— Какая причина? — ухмыльнулся Мельхиор Вицен. — Пускай скажут спасибо, что работенка есть. У нас и того нету! — Он поворотился к кондуктору — Скажите, а чего, собственно, они добиваются? Турнут их как следует, так и вовсе ни с чем останутся!
— А того добиваются, — отозвался кондуктор, — чего до сих пор им не дал никто: ни правительство, ни даже социал-демократия или какая другая партия! Более высокой заработной платы, восьмичасового рабочего дня, избирательного права!
— Нам, каменщикам, похуже, чем вам, железнодорожникам, и то помалкиваем!
— Устройте и вы забастовку!
— Как же нам бастовать, когда у нас нету постоянной работы? — не унимался Мельхиор Вицен. — Мы зависим от того, что нам предложат.
— Тогда и не жалуйтесь! — отрезал кондуктор.
— Вы ж вот не бастуете! — поддел проводника Мельхиор Вицен.
— Кто знает, глядишь, и за околицу не выедем, а вам уж выходить придется! — сказал кондуктор,
