утер фартуком вспотевший лоб и тяжело вздохнул.
На третий день пожаловал вахмистр и с ним — двое жандармов. Они вышли из кареты и зашагали по селу малым строем: вахмистр впереди, жандармы плечом к плечу — да шаг от него. Новехонькие формы притягивали взоры. В мгновение ока детвора окружила их, мужики и бабы высыпали на придомья.
— За Кекером пришли! — сказал Цыприх.
— Точно за ним! — подтвердила Цыприхиха. Потом засомневалась: — А почему именно он им понадобился?
— Ему-то хорошо известно почему, — ответил Цыприх. — Надрался с какими-то мужиками из Кокавы у Герша и продал им трех бычков. Они-то думали, что покупают телят, и дали ему задаток в десять золотых. А когда собрались увести их, он возьми да укажи им бычок[95] под Брезом, бычок на Старом Пути да за Горкой.
Вахмистр остановился у сельской управы, вошел внутрь. Вскорости он показался вновь, а рядом угодливо мельтешил сельский служитель Крохак. Они дошли до центра села и остановились перед кузницей. Крохак, заглянув в нее, кивнул.
Ондро Митрон оторопело вытаращил глаза, увидев посреди кузни вахмистра с жандармами.
— Ондро Митрон? — спросил вахмистр.
— Я!
— У меня приказ взять вас под стражу и произвести домашний обыск. Сопротивление бесполезно, укажите-ка лучше сами, где вы скрываете все, что подрывает австро-венгерское государство. Оружие, русские панславистские листовки и книги, антигосударственную петицию! Все, что у вас имеется!
— Все уж так враз навряд ли смогу! — Кузнец почесал за ухом.
— Как так?! Ты гляди у меня, прощелыга!
— Легкое ли дело мышей враз созвать!
— Не дури, панславистская скотина! — вскричал один из жандармов и сильно двинул ружейным прикладом Ондрея в грудь.
Кузнец и звука не издал.
Жандармы обыскали дом, Ондро Митрона арестовали. Та же участь постигла его брата Юло Митрона, крестьянина Яна Древака и каменщика Само Пиханду. Однако ничего предосудительного у них не обнаружили, да и сами они никакого сопротивления не оказали. Под ружьями препровождали их жандармы в Градок. Вахмистр подремывал в карете. Перед жандармским участком в Градке повстречался им Пал Шоколик.
— Что, проворовались, голубчики? — спросил он, жалостливо заломив руки.
— Тебе лучше знать! — отбрил его Само и сплюнул. Слюна брызнула на кожаный сапог Пала.
— Погоди плеваться, Самко, слюни тебе авось пригодятся! — рассмеялся Шоколик и, шепнув что-то вахмистру, удалился.
В Градке держали их два дня, на третий повезли в Ружомберок. В поезде они запели, а потом им взгрустнулось. Растрогала их песенка, даром что жандарм подтягивал им.
Под вечер к ним в камеру пропустили Валента Пиханду и Яна Слабича.
— Не унывайте, ребята, выручим вас из беды, — сказал Валент. — Я уже выяснил, в чем вас обвиняют. Есть подозрение, что вы собираетесь у Ондро Митрона якобы с противогосударственными целями. Скрываете-де оружие, русскую, сербскую, чешскую и словацкую панславистскую литературу и листовки. Даже будто написали антигосударственную петицию. Но доказательств — никаких. И еще, дескать, вы оскорбили государя императора, Вену и Будапешт, сиречь все государство. А свидетель всему единственный: Пал Шоколик.
— Это он донес на нас! — выпалил Ян Древак. — Надо было нам его…
— Успеется! — со вздохом обронил Юло Митрон.
— Шоколика бояться вам нечего, если все будете держаться заодно, — отозвался Ян Слабич. — Схлестнулись, мол, из-за какой-то пустяковины, не то оскорбили его, вот он на вас и донес по злобе.
— За подковы не хотел заплатить! — сказал кузнец Митрон.
— Не хотел?
— Ни в какую!
— Именно так, Ондро! Не хотел заплатить за подковы, вот ты с ним и повздорил.
— Железо мое, работа моя, а подковы за полцены решил получить… Оно и правда — повздорили мы! И не раз! Как-то был у меня брат, да вот Само с Яном. Крепко мы тогда сцепились, в этом все дело!
— Вот этого и держитесь все вкупе, а прочее отрицайте, — наставлял их Валент Пиханда. — Ни в чем другом не признавайтесь, Шоколик единственный, больше никто против вас не свидетельствует. А ты, Само, — наклонился он к брату, — о социал-демократах ни-ни.
Само кивнул.
Оба адвоката ушли. Час спустя четырех арестованных разместили по отдельным камерам. А утром на другой день стали их поодиночке допрашивать. И в последующие два дня повторялось то же самое. Все, однако, дружно стояли на своем и ни в чем не признались. Следователи прибегали ко всяческим угрозам и никак не могли дождаться Пала Шоколика, которому надлежало изобличить их. И письменно его вызывали, и жандармов посылали, по Шоколика — как ветром сдуло. Искали его дома, расспрашивали о нем соседей: тому два дня, говорили они, хлестал он у Герша, а с той поры о нем ни слуху ни духу. Словно сквозь землю провалился. И только на четвертый день нашли его дети: утоп в собственном колодце. Через два дня арестованных выпустили, и Валент Пиханда с Яном Слабичем тут же затащили всех в корчму. Изумлению конца не было, когда Валент рассказал им, что приключилось с Шоколиком.
— Вот свинья! — помолчав, отозвался Само Пиханда. — Под завязку еще и хороший колодец испоганил, кто же будет теперь воду из него пить?!
Валент звал всех к себе в гости, но Само с Аностой рвались домой.
— Зайди хоть ты ко мне! — обратился он к Само.
— В другой раз, — отговаривался Само, — с ними хочу воротиться… А вот если бы ты помог мне с работой…
— С этим дело хуже!
— А в микулашских дубильнях? Ты же там пайщиком!
— И оттуда, людей увольняют, — погрустнел Валент. — Да и у меня там пока никакого веса…
Они горестно поглядели друг на друга, обнялись и расстались.
— Кланяйся матери, всем своим и Кристине! — кричал Валент, уже когда поезд тронулся. — Как- нибудь в воскресенье приедем в родное верховье вместе с женой!
Само Пиханда закрыл окно и подсел к Юло Митрону.
— Можно? — спросил он.
— Садись! Только без оскорблений!
— Боишься?
— Нет, не боюсь.
— Так вот что тебе скажу: сестру ты мне загубил, — сказал Само тихо, с упором. — Кристина еще могла бы выйти замуж!
— Могла, да не вышла! Я не заказывал ей!
— Перестал бы ходить к ней!
— Ну а не перестану?
— Вот я и говорю: ты ее совсем загубил! — еще раз сказал Само.
— Знаешь что, Само, — Митрон схватил его за руку. — Оставь нас в покое! Прошу тебя, оставь нас обоих в покое! Нам лучше знать, как нам быть!
Само посмотрел на Митрона, а потом отвел взгляд. Опустил голову, покорился. Только тогда расслабилась Митронова рука. Они продолжали сидеть рядом, но больше и словом не перекинулись.
Родные встретили их, словно они воротились с проигранной битвы. Дети повисли на Само, а Мария расплакалась у него в объятиях.
— Столько горя и мертвых уже в январе! — шептала она, положив голову ему на грудь. — Плохой год будет…
— Зачем так говорить, родная! — оборвал он ее с улыбкой. — Когда же умирать, как не зимой?
