Возвращение призраков

уголок под названием Слит и посмотрела на реальный мир. Не то чтобы она стремилась к развлечениям — вовсе нет: ей просто хотелось вырваться отсюда. Ничего драматического, никакого внезапного переворота, который расстроил бы ее родителей и вызвал бы недоумение у подруг, а тихонько и незаметно отплыть — вот что было у нее на уме; постепенно и мягко порвать с тем, что оставалось дорого, но, в конце концов, только удушало ее. Папа все равно не поймет, если она попытается объяснить свои чувства, — он лишь скажет, что всегда думает только о ней. Да, так оно и было. Но в том-то и трудность.

Если бы забыть тот случай,воспоминания больше не управляли бы ее жизнью.

Даже теперь, через много лет, она знала, что, если дорога домой займет у нее больше двадцати пяти минут, папа бросится на своем пикапе в деревню на розыски. Он не мог забыть сам и не давал забыть ей. И она твердо верила, что также не мог забыть этогои дух Манса.

Рут свернула с главной улицы в переулок между двумя домами, ведущий в поле за деревней. После утреннего дождя приходилось обходить мелкие лужицы, она перепрыгивала через оставленную трактором колею и следы конских копыт. Вскоре девушка вышла на открытое место.

Когда-то Рут любила живописную дорогу от дома до деревни, ласковые колокольчики на опушке рощи, шмыгающих в траве кроликов, внезапное появление оленя вдали. Она помнила, как в детстве папа водил ее этой дорогой в детский сад, отрываясь для этого от работы, как переносил через грязь, помнила запах дерева от его рук, легкие рыжеватые опилки в складках его одежды, от которых она чихала, а папа смеялся. Она чувствовала себя в такой безопасности, такой защищенной и счастливой у него на руках. И не сомневалась, что так будет всегда, что он всегда будет любить и охранять ее, удерживать от всего нехорошего,направлять ее, когда она растеряется. Но его не оказалось, когда... Стоп!Это не папина вина. Никто не виноват. Кроме Манса. И ее самой...

Она отогнала грязные навязчивые мысли. Это было так давно, и воспоминания стерлись. Они никогда не были ясными. Даже его лицо... лицо Манса...теперь вспоминалось с трудом. Это было расплывчатое — плаксивое -пятно. Но когда была маленькой, она хорошо знала его. Она смотрела, как он помогал папе в мастерской, и иногда он оборачивался к ней и подмигивал. И она хихикала, потому что в этом не было ничего такого. Она наблюдала, как папа с Мансом тянули за длинные веревки церковных колоколов, и, чтобы защититься от глубокого гулкого звука, прижимала ручки к ушам, а двое мужчин смеялись, еще сильнее дергая за веревки, и Манс по-особому скалился на нее — этой глупой, полуидиотской, кривой ухмылкой, значения которой она не понимала, потому что была маленькой, а папа не понимал, потому что мужчины, кажется, не замечают признаков, не понимают намерений; а она хотя и была маленькая и не понимала... до концане понимала... тихий голосок внутри говорил ей, что в круглых глазах Манса и его лоснящейся влажной коже есть что-то забавное...

«Стоп!» -снова приказала она себе. Но мысли не отступали.

Манс почти постоянно жил у них, работал с папой, обедал с ними за кухонным столом, а иногда, когда папа уходил искать или выполнять работу по найму, а у мамы не было времени, даже провожал ее в школу... Он был почти что членом семьи, вроде дяди, и никто не знал, что происходит в его грязной голове, что кроется за хитрой ухмылкой и мутными глазами, толстыми влажными губами, — даже мама, а уж подавно папа. Хотя Рут была тогда всего лишь ребенком, она подозревала, что что-то тут не совсем так, но не знала что. Впрочем, как она могла понять извращенность взрослого ума? Ну, действительно, в самом деле, откуда ей было знать о таящейся там похоти, скрывающейся, гноящейся и бурлящей, выжидающей подходящего момента, чтобы выползти наружу! Откуда ей было знать?

Но ей нравилось играть с ним.

Играть, когда рядом никого не было, когда они шли в школу мимо опушки, или в мастерской, когда папа куда-то уходил. Ей было всего семь лет, когда это началось, но ей нравилось это забавное чувство в животе, глубоко-глубоко, внизу, потому что оно щекотало, немного чесалось и покалывало. Ей нравилось — нет, не нравилось, потому что это ужасно и отвратительно, и она была слишком мала, чтобы понимать! -хотя потом становилось страшно, страшно сказать маме, страшно, что она скажетпапе, потому что в конце концов Рут была папина дочка и любила его больше всех в мире конфет и кукол, мам и сестренок, а папе не понравилось бы, что она так играет с Мансом, в эти тайные игры, грязные игры...

Рут споткнулась в колее и сделала несколько быстрых шагов, чтобы не потерять равновесия. Ее колени согнулись, и прежде чем выпрямиться, она рукой чуть не коснулась земли. Покачнувшись, Рут поправила веревку соломенной сумки на плече и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Неожиданная встряска выбила из головы эти дурацкие мысли. Она была маленькой, невинной восьмилетней девочкой, когда Манс... когда Манс... скажи это, Рут, как много лет назад говорила добрая тетя в большом доме в Лондоне, та, что дала ей прелестную голенькую куколку и попросила показать на кукле места, где отвратительный дядька касался ее, скажи это, и не держи больше в своей хорошенькой головке, назови это как угодно, потому что в этом нет твоей вины, виноват тот мужчина, тот отвратительный человек, который больше не причинит тебе вреда, потому что его отправят туда, где он уже не сможет больше ни с кем делать этого...

И пока она проверяла, не вывалилось ли что-нибудь из сумки, ее глаза увлажнились.

О да, Манс больше не причинит ей вреда, он больше никому не причинит вреда, потому что там, куда его отправили, не любили таких, кто обижает маленьких девочек и мальчиков, а вокруг быстро распространился слух, что он растлевает детей.

Она достала из сумки платок и приложила к глазам, ткань впитала слезы, пока они не скатились по щекам.

Через год она узнала, что произошло с Маисом в тюрьме. Папа рассказал ей, так как думал, что это поможет ей справиться с происшедшим, считал что ей лучше узнать, что тот нехороший человек в самом деле понес наказание и больше никогда ни на кого не наложит свои грязные лапы. Извращенцев безжалостно истязали сами заключенные — а по правде, и тюремщики тоже — его били и унижали, над ним издевались. И по сути дела довели до того, что он совершил нечто страшное над собой, чтобы избавиться от всего этого, убежать. "Убежать в ад, — сказал папа со злым и странным смехом. — Манс умер отвратительной смертью, — сказал он ей, и больше ничего. — Главное, Рут, что он больше никогда не будет приставать к таким невинным, крошкам, как ты".А она улыбнулась, когда папа сказал это, потому что была невинной, а это отвратительное, грязное существо развратило ее, познакомило ребенка с презренным пороком и обрекло на многие годы душевных мук, которые преследовали ее не только потому, что она подверглась растлению, а потому, что когда папа застал их в лесу, она... ей... было... приятно... от этого... ужасного... постыдного... чем... они... занимались...

Нет!Как ребенок может наслаждаться этим? Она была слишком мала, слишком чиста, чтобы понимать...

Рут снова ускорила шаги, выпрямив спину и широко шагая.

Это было давно, много, много лет назад, а теперь она взрослая, женщина в полном смысле слова. Ради Бога, она даже не помнит, как выглядел тот мужчина!

Но если она не помнит, как он выглядел, почему же теперь, когда ей восемнадцать, так уверена, что это Манс стоял у ее постели в самый темный час ночи?

Это был не он! Это не мог быть он! Рут на ходу замотала головой. Манс умер и похоронен, а мертвые не встают из могил! Преподобный Локвуд заверил ее в этом, когда она пришла к нему. Она рассказала викарию о своих страхах — что Манс вернулся, чтобы продолжить то грязное, порочное, что он делал вместе с... нет, просто с ней... когда она была ребенком, и преподобный Локвуд утешил ее, сказал, что это все пустяки, что это приснилось, просто воспоминания угнетают ее. Манс исчез навсегда.

Кусты вдоль дороги вдруг зашелестели, и Рут быстро отшатнулась в сторону, в страхе ожидая, что оттуда кто-то появится. Ее сердце продолжало стучать, хотя она сразу поняла, что там никого нет — просто встревоженная птица или зверек. Призраки не появляются днем, сказала она себе. Призраков вообще не бывает. Преподобный Локвуд снова и снова повторял это. Но как поверить ему, если она видела, что он сам не верит? Он мог успокаивать ее, но его глаза, его взгляд говорили другое. И по деревне ходили слухи. Никто не говорил прямо, никто в «Черном Кабане» не заявлял, что видел призрака сам — нужно быть дураком, чтобы сказать такое, — но были разговоры, осторожные, осмотрительные разговоры на ухо, с глазу на глаз, но никогда — среди людей. Странные вещи происходили в Слите, и никто не хотел признавать этого.