губернских работников проявлялось большое сочувствие к «децизму»). Мещеряков сознательно ставил себя в оппозицию продовольственному «главкизму» и везде отстаивал необходимую долю самостоятельности местных партийных и советских органов во взаимоотношениях с Компродом и крестьянством. Он сочувственно относился к крестьянским интересам и всячески пытался ослабить испытываемую ими тяжесть продовольственного произвола. И это ему иногда удавалось. Губернский продовольственный комитет находился полностью под его влиянием. Новгородские заградотряды работали в условиях жесткого контроля. Злоупотребления беспощадно карались. По инициативе Мещерякова пленум губкома в январе 1920 года принял решение посылать реквизиционные отряды в деревню лишь в крайних случаях и каждый раз только с согласия уездных комитетов партии, которые обязывались посылать с отрядами своего надежного человека «во избежание могущих быть недоразумении с крестьянами» [424].
В марте Мещеряков вступает в борьбу с членом коллегии Компрода А. П. Смирновым по заготовкам сена. Смирнов выражал неудовольствие темпами заготовок и требовал отмены постановления о неприменении продотрядов. Мещеряков ответил длинным письмом, содержание которого выходит за рамки губернских проблем и заслуживает внимания:
«…Вас совершенно неверно информировали, будто мы запрещаем работать с отрядами. Раньше губпродком пускал отряды по всякому поводу и без всякой осмотрительности. Эти отряды совершенно не соответствовали своему назначению; они восстановили против Советской власти все те деревни, где побывали. Грубость, незаконные требования продовольствия для себя, конфискация — в случае отказа — скота и демонстративный его убой и съедание на месте — подрывали в крестьянах всякую веру, что реквизируемое продовольствие идет и пойдет для рабочих и армии. Были нередки случаи прямо хищений (гармония, кольца, платки и т. д.).
Губерния голодает. Громадное количество крестьян ест мох и др. дрянь; с осени запасали возами кору, травы, мох и пр. и деревня голодает третий год. Настроение совершенно определенное, какое только может быть у изголодавшейся деревни… Только с осени комитеты и организации партии начали усваивать линию VIII съезда о середняке. До лета отношение к мужику было свирепо-комбедовское; от этого весной прошлого года были сильные восстания, которые жестоко подавлялись…
Одним словом: наследство таково, что нужна осторожная линия к мужику голодающей губернии. Буржуазии сельской здесь и раньше почти не было, чека совсем уничтожила ее. Середняк голодает. А работа залихватских ВОХР — определенно вела крестьян на голодный бунт. Я знаю, что эти соображения чужды Наркомпроду, неприемлемы для психологии его работников и я рискую быть непонятым, но по обязанностям службы должен восстановить истинное положение, которое вам в кабинетах неизвестно.
Был единственный выход: доставить работу отрядов под контроль партии. И напрасно т. Цюрупа, с чужих слов, не дав себе труда спросить нас, в чем дело, спешит телеграфировать: „незаконно — отменяю“. Партия имеет право контроля над отрядами. Обязана даже контролировать их работу — об этом твердил не раз сам т. Цюрупа, и ничего незаконного тут нет…
Потрудитесь посмотреть Вашу телеграмму: „ставлю на вид“, „требую“, „все разговоры кончены“, „если не будет сделано — отдаю под суд лично, персонально Губпродком, Губисполком“ — целый „букет“ словесности Наркомпродовского лексикона.
Местные работники давно пришли к печальному выводу: кроме такого пустословия — помощи от Наркомпрода не жди. Мы достаточно привыкли, что Наркомпрод третирует местных работников, не желает считаться с ними, и мы давно знаем, что, в частности, тов. Смирнов крайне грубый человек… Но у нас у всех в памяти картины того позорного состояния, в котором нашла Наркомпрод ревизия ВЦИК, и, когда некоторые ответственные руководители Наркомпрода начинают чересчур бесцеремонно обращаться с истиной — мы вынуждены почтительнейше напомнить: партийный съезд и сессия ВЦИК очень недалеко. И мы считаем товарищеской обязанностью предупредить закомиссаривающихся советских генералов: осторожнее, товарищи. У нас есть что порассказать о нашей работе и о развале Наркомпрода на том суде, которым Вы так часто грозите, хватит ли аргументов у Вас ответить на партийном и советском съездах?»[425]
Новгородское руководство, отказываясь от вооруженного давления на крестьян, пошло по пути премирования сдатчиков сена солью, предлагалось также повысить твердые цены. Но эти поиски экономического соглашения с крестьянством вызвали резко отрицательную реакцию в Наркомпроде. Но поскольку Новгородский губком не сдавался, Компрод нашел выход в том, что отдал сенозаготовки на откуп продаппарату 7-й армии. В связи с этим военным маневром Мещеряков еще раз телеграфирует, на этот раз в ЦК партии, с предупреждением о нежелательности такой постановки дела, ибо военные «не понимают и не признают никакой другой работы, кроме как отрядами — кулаком. Им наплевать на политическое настроение крестьянства»[426].
Подобные увещевания, разумеется, не имели серьезных последствий в Наркомпроде точно так же, как и масса аналогичных заявлений со стороны руководства хлебородных губерний. Раз губерния была производящей, значит, дышала под прочным «колпаком» центрального продовольственного ведомства.
Совершенно иную картину мы обнаруживаем в Новгородской губернии по части хлебозаготовок. Здесь местные органы имели гораздо большую самостоятельность и вполне проявляли свое миротворческое отношение к крестьянству. В губерниях типа Новгородской разверстка активно развивалась в сторону налога. На майском пленуме губкома, обсуждавшем вопросы продовольственной политики, Мещеряков уже замечал, что линия разверстки противоречит принципам классовой борьбы, но провести ее необходимо. Пленум принял постановление о том, что каждая волость получит наряд сразу на весь год и что этот наряд впоследствии изменен не будет.
В начале кампании 1920/21 года на объединенном заседании губкома, губисполкома, председателей уисполкомов и уездных продкомиссаров губернский продкомиссар Жилевич признавал, что при физиологической норме в 18 пудов хлеба посадить крестьянина на норму в 12 пудов не удастся, поэтому подворный учет заменен коллективной разверсткой. По этому поводу выступавший председатель Крестецкого уисполкома сообщил:
«Что касается коллективного учета и разверстки, то у нас в уезде крестьяне этому очень рады, и я уверен, что мы выкачаем по разверстке сколько следует без всяких осложнений»[427].
Предисполкома из Малой Вишеры говорил, что разверстка нуждается в совершенствовании в том смысле, чтобы весной проводился учет посевной площади, на основании которого она бы и строилась.
На деле, если верить Жилевичу, так оно в дальнейшем и происходило. Продком не делал контрольных обмолотов, не пытался определить методом шпионажа точное количество урожая, а разверстывал наряд, исходя из посевной площади. Здесь разверстку и налог отделяла совсем тонкая «перегородка». Умеренное обложение (1/6 часть всего урожая), твердый наряд на год с учетом посевной площади — в сущности не хватало только официальной декларации о свободе распоряжения продуктами, оставшимися после выполнения разверстки. Но путь к столь кардинальному изменению всей экономической политики вел только через Москву, где летом 1920 года вновь обострилась борьба между сторонниками и противниками продовольственной диктатуры.
Летние совещания в Москве
В период мирной передышки 1920 года адептам продовольственной диктатуры удалось отвести от нее угрозу, но весной и летом еще предстоял этап выработки конкретных мероприятий по проведению новой продовольственной кампании, который также стал вехой борьбы за новую экономическую политику.
Очень симптоматичным, отразившим сложное отношение к продполитике в провинциальных партийных организациях, явилось Второе Всероссийское совещание по работе в деревне, состоявшееся
