включился в связь и бросил какую-то неразборчивую фразу. Мерроу продолжал ругаться. Затем снова Фарр: «Ко всем чертям! Мне опостылела вся эта муть…» Он отключился, а Мерроу по-прежнему выкрикивал одно ругательство за другим. Лемб попытался доложить местонахождение самолета, но Мерроу оно уже не интересовало. Заигрывая со смертью и всячески ее понося, он вел самолет крайне небрежно. Быть может, не совсем сознавая, он играл не только своей, но и нашей жизнью.
Фарр вновь включился во внутреннюю связь и раздраженно зашипел:
– Черт бы вас побрал! Делайте же что-нибудь! Ну ошибетесь – так что из того!.. Я способен летать лет до шестидесяти. Я смогу участвовать по меньшей мере рейдах в пятистах… Меня не могут искалечить больше, чем… Я заявляю тебе, сукин ты сын, что я не новичок. Я переживу любого ублюдка, вроде тебя… Ты не собьешь меня с толку. Кое-кто пытался! Мерзавцы песочили меня, но они… Это же глупо! Я мог бы сказать этим просидевшим штаны генералам, будь они прокляты… Не смейте, мерзавцы, показывать на меня пальцем…
Я заметил, что Мерроу отстегивает привязной ремень.
– Фарр! – крикнул я по телефону как можно резче.
Он смолк, а я приказал:
– Брегнани! Отбери у него бренди.
Мерроу машинально нащупывал вытяжное кольцо парашюта (я с содроганием вспомнил, что свой не надел) и привстал. В то же мгновение самолет медленно задрал нос, готовый вот-вот свалиться на крыло. Я отдал штурвал от себя, машина, покачиваясь с крыла на крыло, после долгого пологого снижения опять приобрела устойчивость.
Мерроу снова сел. Он казался озадаченным, нерешительным и постаревшим.
– Базз, я поведу некоторое время машину, – сказал я.
Мерроу схватился за полукружье штурвала и судорожно сжал его.
– Передай мне управление, – повторил я. – Дай я поведу.
Никакого ответа. Мерроу продолжал сидеть, склонившись над штурвалом.
– Четыре истребителя идут в атаку со стороны шести часов, – доложил Прайен.
Я встал в проходе сразу же за люком, постучал Мерроу по плечу и, когда он повернул голову, правым большим пальцем показал на свое сиденье. В течение нескольких минут, показавшихся мне бесконечными, Мерроу не шевелился; но вот он медленно отключил провод электроподогрева комбинезона и провод шлемофона, уцепился за край сиденья, приподнялся, выскользнул из-под штурвального полукружья, выпрямился в проходе и осторожно, как дряхлый старик, опустился на мое место. И это было все. Я занял место командира.
Глава двенадцатая
НА ЗЕМЛЕ
16 августа
– Он пришел сюда без приглашения, – заговорила она. – С бутылкой виски в одной руке и орденом в другой. – Дэфни склонила головку набок и взглянула на меня, как бы спрашивая, действительно ли я хочу слушать дальше. – Какой он громадный, правда? – Она рассказала, как Мерроу расхаживал взад и вперед, сутуля мощные плечи, раскачивался и время от времени, словно животное в клетке, посматривал на низкий покатый потолок и на стены комнаты, слишком для него тесной. Вначале он казался жизнерадостным, говорил громко и уверенно. – Имей в виду, – продолжала Дэфни, – за последние месяцы я видела Мерроу в общей сложности не больше пяти-шести раз. Но я знала его. Просто удивительно, насколько хорошо я знала его по твоим рассказам… И еще потому, что он так похож на моего Даггера… Извини, дорогой Боу, но я не хочу кривить душой.
Она рассказала, что Мерроу разлил виски в чайные чашки и продолжал разыгрывать роль героя.
«Макс Брандт, – заявил он между прочим, – единственный настоящий солдат во всем моем экипаже».
Дэфни со свойственной ей проницательностью давно уже поняла, что представляет собою сам Мерроу, и потому спросила:
«Ну, а как тот воздушный стрелок, о котором мне рассказывал Боу, – Фарр, если не ошибаюсь?»
«Фарр… Что Фарр? Сержант-хвастунишка! Вот Макс настоящий офицер, джентльмен, и к тому же влюблен в свою работу; любит бомбить. Думаю, он потому и хорош, что сам фриц. Фриц из Висконсина. Эти немцы знают, как надо драться».
«Они убийцы!» (Она вспомнила об отце).
По словам Дэфни, Мерроу с сожалением взглянул на нее, словно на крохотного, слабенького несмышленыша, и ответил:
«Послушайте, детка, а вы вообще-то понимаете, что такое солдатское дело?»
Мерроу, рассказывала Дэфни, говорил с таким благодушием и снисходительностью к ее незнанию мужской психологии, что казалось, от него исходила всепокоряющая сила. Он говорил, какой спортивный народ эти немцы, и завел старую песню о мнимом «кодексе рыцарской чести в воздухе»: если противник выпустил шасси или выбросился на парашюте – щади его.
«Возьмите, к примеру, своего друга Боу. Не беспокойтесь, я не собираюсь его чернить, он хороший парень, но вояка никудышный. Дерется он не по-настоящему, без злости. Либо уж больно образован, либо что-то еще».
– Минуточку, Дэф, – прервал я ее. – Как, говоришь, он меня назвал?
Удивленная этим вопросом, Дэфни ответила, что Мерроу употребил мое прозвище; ее тон показывал, что она не видит в этом ничего необыкновенного.
– Ты уверена?
