бетонных взлетно-посадочных полос, каждая в милю длиной, и все это пространство, если не считать внешнего кольца грязи, по которому мы ехали, представляло собой огромный луг, покрытый даже сейчас, в начале марта, манящим ярко-зеленым ковром. Севернее, ближе к площадке, где стоял наш самолет, виднелся лес с оголенными деревьями, нечто похожее на искусственный парк, и часть особняка, где расположился штаб авиационного крыла – «словно банда вельмож, будь они прокляты!», как выразился полковник, не скрывая обычной ненависти строевиков к высшему начальству. Перед нами, к югу от взлетно-посадочных полос, стояло похожее на ящик здание, раскрашенное в камуфляжные цвета и увенчанное застекленной надстройкой и черным кубом цистерны для воды с огромным, футов восьми, номером «79». К нему мы и направлялись. Вокруг командно-диспетчерской вышки, подобно пустым банкам из-под пива, раскинулось несколько бараков «Ниссен», а за вышкой тянулся ряд зданий фабричного типа, – по словам полковника, в них размещались ремонтная и оружейная мастерские и вспомогательные службы.
Отсюда, издали, вид этих зловещих, приземистых построек, казавшихся, как и полковник, утомленными и много испытавшими, наполнял меня нетерпеливым желанием познать, что такое бой, стремлением самому не ударить лицом в грязь и тревожным предчувствием неведомой опасности; все это, вместе взятое, было смутной печалью, причину которой я не мог бы назвать.
Слева от дороги мы увидели какие-то стены без крыш, задрапированные камуфляжными сетками, и ряд насыпей, возведенных, очевидно, над подземными хранилищами, – полевой склад авиационных бомб и боеприпасов, как сообщил полковник, охраняемый скрытыми огневыми точками, шипами колючей проволоки и часовыми, обхватившими самих себя руками, чтобы согреться. Я чувствовал легкий озноб, но другого рода.
К западу за аэродромом, близ железобетонных дотов и полосатых будок часовых у входа на базу, виднелась деревня Бертлек – два ряда домиков из серого камня с соломенными крышами и дымовыми трубами с железными листами над ними – уже одной этой детали было достаточно, чтобы убедиться, что мы действительно находимся в Англии.
Полковник сообщил, что через Бертлек проходило шоссе на Мотфорд-сейдж, в шести милях отсюда, и в Кембридж – в четырнадцати милях. По его словам, Лондон расположен в полутора часах езды на поезде.
До меня донеслись звуки выстрелов.
– Что это? – довольно резко спросил я и тут же подумал, что мой вопрос прозвучал, пожалуй, слишком нервозно.
– Пристреливают пулеметы, – ответил полковник. – У нас там глиняная насыпь высотой с Альпы, а некоторые стрелки едва-едва умудряются попасть в нее… Есть у нас и летающая мишень. Прямо-таки «Охотничий и стрелковый клуб Пайк-Райлинга для джентльменов», а?
Однако Базз не мог допустить, чтобы я отделался так легко.
– Боумен подумал, что на нас напали фрицы!
Все, за исключением полковника, рассмеялись.
В штабе полковник Уэлен передал нас своему заместителю по хоязйственным вопросам, капитану Блейру, волосы которого благоухали дешевым бриллиантином; проверив наши направления, он повез нас к югу от района стоянки и обслуживания самолетов, туда, где, постепенно повышаясь, местность переходила в невысокий лес с надежно укрытыми в нем казармами. Солдаты и сержанты жили в сборных бараках типа «Ниссен», а офицеры – в чуть более удобных стандартных домиках барачного типа из одноместных и двухместных комнат. Здесь же находились амбулатория, стоянка автомашин, офицерский клуб, клуб Красного Креста для рядового состава, две офицерские столовые, навес для демонстрации кинофильмов и большая столовая для нижних чинов.
Едва мы тронулись, как снова пошел дождь.
– До чего ж оча-а-овательный климат в ваших т-опиках, ста-и-ина! – заявил Мерроу с «настоящим» английским акцентом.
– Не нравится? Наберитесь терпения минут на пятнадцать, – ответил капитан Блейр.
– И что же будет? Хуже или лучше?
– Будет иначе, но так же.
– Какая-то бессмыслица!
– Увидите сами.
Пятнадцать минут прошло, а дождь зарядил еще сильнее.
Блейр привел Мерроу и меня в комнату в центре барака, расположенного в рощице из дубняка и боярышника; комната выходила окнами на север. Капитан показал на одну из коек и заметил, что она приносит несчастье: за двенадцать недель на ней спали восемь летчиков, и все восемь пропали без вести.
– Вот на ней я и буду спать, и нечего морочить мне голову, – заявил Мерроу.
– А парень, что спал на другой койке, – продолжал Блейр, – благополучно закончил свою смену. Домой собирается, счастливый вояка!.. Надеюсь, вы отлично выспитесь, – обратился он к Мерроу.
– Сходите по нужде в собственную фуражку и считайте, что это Божья благодать, – огрызнулся Мерроу, бросился на койку и заснул раньше, чем я успел снять башмаки.
Мы встали как раз к ужину, а потом под дождем помчались в большой барак, называвшийся офицерским клубом. Клуб? Забегаловка, вот что. Однажды от нечего делать я насчитал там сорок семь мягких кресел, обитых потрескавшейся коричневой кожей и выглядевших так, словно их выбросили на свалку из разорившегося дома для престарелых. У одной стены помещался фанерный бар, а среди тяжелых кресел там и сям стояли низенькие круглые дубовые столики.
На большой железной печке посредине комнаты висело объявление, запрещавшее плевать на печь, но действовало оно не больше, чем объявление «Осторожно, окрашено»; новички не могли удержаться от соблазна плюнуть разок и понаблюдать, как подпрыгнет плевок; лишь позднее, вдохнув чуточку собственных испарений, они начали понимать, чем вызван такой запрет. Фу-у!..
Мы с Брандтом и Хеверстроу сидели в глубине комнаты и наблюдали, как Мерроу начинает проявлять
