[6] над своим поверженным противником.
Теперь уже было не до спортивных соревнований. Бросившись к велосипедам, мы помчались посмотреть на кучу металлического лома. Получилось так, что дня за два до этого мы прослушали лекцию о немецкой армии, нам демонстрировали различное немецкое обмундирование, и впервые я почувствовал, что наш противник такое же человеческое существо, как и мы. Это открытие взволновало меня потому, что раньше я думал о противнике, как о каком-то ничтожно мелком объекте бомбежки, если к тому же рассматривать его с очень большой высоты. Скоро я оказался на краю воронки в свекловичном поле, образовавшейся в результате взрыва «мессершмитта-109», и увидел то, что осталось от молодого человека. Я попятился, меня охватил жгучий стыд за человечество, способное на подобное варварство, несмотря на прогресс и цивилизацию. Мне показалось, что, как и некоторые низшие существа, вроде бабочек, лососей и леммингов, мы вступили на путь сознательного самоуничтожения.
– Пойдем, – позвал я Мерроу, не в силах больше смотреть на мертвого немца.
Когда мы уходили, Мерроу оживленно заговорил о своем отце. Сержант в первой мировой войне, настоящий мужчина. Очень заботился о матери Базза. Но частенько куда-то исчезал из дома.
Ну и погодка стояла в течение ужасного первого месяца! Метеорологи нас «угощали» бесконечным нашествием «слабых холодных фронтов»; перемены хотя и были, как предсказывал Блейр, в день нашего прибытия, но только к худшему. Обычно мы наблюдали за вылетами на боевой задание, и однажды в сносную погоду, когда самолеты авиагруппы выруливали на старт, некоторые вот-вот готовы были взлететь, а десять уже поднялись в воздух, солнце вдруг исчезло, словно кто-то щелкнул выключателем освещения. Поле внезапно окутал такой густой туман, что командир самолета, начинавшего разбег при хорошей видимости, должен был перейти на взлет по приборам еще до того, как машина оторвалась от земли. Ноги у нас вечно были мокрые. Я думал, что во всем свете нет более липкой грязи, чем трясина между нашим домом и Шошохобогеном, но и она не шла ни в какое сравнение с грязищей в Пайк-Райлинге. Невысокие башмаки здесь можно было носить разве что для смеха – грязь мигом сдергивала их с ног. Мы мокли, скучали, тосковали, рассеянно перебрасывались в карты в офицерском клубе, читали и перечитывали валявшиеся на дубовых столах журналы месячной давности и грезили о солнце.
Мерроу с его неистощимой энергией воспринимал погоду, сырость и постоянный холод как вызов. В нелепых штуковинах, которые стояли в наших комнатах и которые англичане называли печками, развести хороший огонь стоило больших усилий, а угля не хватало, и Мерроу, раздобыв где-то пилу и топор, тащил меня за собой в лес; там мы рубили и распиливали небольшие деревья, однако сырые дрова горели плохо. Мерроу обнаружил, что крем для обуви может служить превосходной растопкой. Несмотря на строжайшее запрещение, Базз тайком притаскивал в комнату свой летный комбинезон с электрообогревом и спал в нем, а я, только потому, что строго придерживался всяких инструкций, дрожал от холода у другой стены. Мы купили для приготовления пищи электроплитку, и она горела у него под боком всю ночь. Он и другой здоровенный бык, летчик по фамилии Бреддок, его постоянный дружок, обнаружили, что в кучах золы за солдатскими кухнями можно найти много больших кусков несгоревшего угля, и иногда по утрам мы могли развлечься зрелищем двух рослых героев в чине капитанов, защитников отечества, обросших щетиной и перепачканных золой, которые рылись, как жалкие нищие, в этих кучах, наполняли постыдной добычей пожарные ведра и возвращались бегом, растаскивая ее по своим комнатам, чтобы потом целый день хвастаться, каким чудесным теплом они наслаждаются.
В середине марта вся группа сержантов, прикомандированных к нашей машине, слегла от сильной простуды. Мерроу начал было разглагольствовать о врожденной слабости нынешнего хиилого поколения сержантов, но Негрокус Хендаун информировал его, что люди простудились в железобетонных душевых, а уборные, отведенные для них, по словам Нега, не годились даже для скота. Грязь, скомканная бумага на полу, унитазы, один вид которых вызывал тошноту, но хуже всего то, что в душевых на было горячей воды, а для кипятильников – ни простого угля, ни кокса. Мерроу рассвирепел до того, что стал почти смешон; в то время мне казалось, что им движет забота о своем экипаже; теперь я бы не сказал так, просто он почуял возможность устроить скандал. Во всяком случае, он отправился в штаб авиагруппы выразить протест от имени своих заболевших сержантов. Позднее Мерроу рассказывал мне, как он вошел в административный корпус, как прошагал по чистенькому белому коридору с табличками «Отделение разведки», «Оперативное отделение», «Адъютант», «Зам. командира по летн. части», «Зам. командира по хоз. вопросам» и, наконец, «Командир» – в этот кабинет он и постучал. К тому времени, под влиянием бывалых летчиков, в наших глазах несколько потускнел романтический ореол, которым мы окружали командира авиагруппы в первые дни, и теперь вместе с другими мы попросту называли его «Бабкой». Заслышав стук Мерроу, Бабка откашлялся и разрешил войти. Полковник в домашних туфлях сидел в магком кресле и читал дешевое издание романа Агаты Кристи; сразу с спалней Базз увидел чистенькую ванную комнату, занавес перед ванной с нарисованными на нем русалочками и, что хуже всего, ярко пылающий уголь в камине гостиной с развешанными перед ним носочками Бабки. Мерроу доложил об отвратительном состоянии мест омовения нижних чинов из состава боевых жкипажей. Уэлен встал, нервно пощипал свои маленькие колючие усики и наорал на Мерроу. Он сказал, что нижние чины вполне заслуживают того, чтобы валяться с воспалением легких. Все они – ленивые, недисциплинированные, плохо обученные младенцы. Предсатвляю, как Безз, который и сам так же отзывался о стрелках-сержантах, хлопал глазами при каждом слове полковника. Он мигом скис. Если у людей в душевых нет горячей воды, продолжал Уэлен, так только потому, что сами же они разворовали для печек в своих казармах восемь тонн кокса, лежавшего около душевых. Вот так-то! Возвратившись к себе в комнату, Мерроу разразился потоком нецензурной брани, но не в адрес Бабки, а в адрес сержантов всего мира.
Спустя неделю около душевых для рядового состава сгрузили новую большую партию кокса. Мерроу одним из первых украл целую кучу угля и спрятал под мою койку, поскольку место под собственной зарезервировал для своих пижам и мокрых полотенец.
К нашему крохотному стрелку из подфюзеляжной турельной установки Малышу Сейлину Мерроу относился как к ребенку. В полдень семнадцатого марта на аэродроме случилось страшное происшествие, один из случаев роковой небрежности, порождаемых войной и ведущих к бессмысленной гибели людей. Штаб авиакрыла отменил рейд на Руан уже после того, как самолеты оказались над Каналом, и летчики с крайним возмущением обнаружили, что истребители не явились на обусловленное место встречи, хотя погода была благоприятной. После возвращения на аэродром раздраженный стрелок одного из самолетов, снимая с машины пулемет, нечаянно стукнул по ограждению спускового крючка; ему почему-то казалось, что он поставил оружие на предохранитель, но пулемет внезапно заработал и в течение нескольких секунд осыпал деревню Бертлек крупнокалиберными пулями; пять человек из наземного обслуживающего персонала были убиты. Мы с Мерроу находились в комнате и, слава Богу, ничего не видели, хотя и слышали далекую стрельбу.
Вся реакция Мерроу на разыгравшуюся трагедию выразилась в том, что он пошел к Сейлину и сказал: «Послушай, Малыш, если ты устроишь нам что-либо подобное, я сниму тебя с довольствия».
Мы поднимались пологой спиралью, и как только дома под нами превратились в игрушечные, а поля стали похожими на стеганое одеяло, некоторое время плыли среди ватных облаков. На десяти тысячах Мерроу обратился к нам по переговорному устройству и приказал надеть кислородные маски: нам предстояло совершить первый учебный полет над Англией на большой высоте; Прайену, стрелку нашей хвостовой установки, Базз приказал через каждые десять минут проверять, исправны ли кислородные приборы у членов экипажа. Над аэродромом в Лоури нам приходилось подниматься и выше, но здесь все было иначе, здесь мы находились в чужом воздушном океане, рядом с войной, и это делало нас зависимыми
