спросили, нельзя ли нам оторвать полетик. И вдруг один парень говорит: «А почему бы и нет?» Он поднял нас в стареньком военно-морском О2-У. Мы полетали только над Анакостой. Клянусь забуми Господа, я не мог дождаться, когда полечу снова.
Однажды во время каникул Планк говорит мне: «Таг, – тогда он звал меня Тагом, – к чертям, говорит, эти поезда! Поедем на Бойлинг-Филд и попросим, чтобы нас подбросили на самолете». Я, конечно, согласился; так мы и сделали, а после этого спали и видели себя летчиками.
Тот год я еще кое-как крепился, а потом смотался. До того осточертел мне Вашингтон. В конце года я весил всего сто сорок восемь фунтов. Сейчас во мне сто восемьдесят шесть. Так что судите сами. Между прочим, сейчас я ношу башмаки девятого размера, а шляпу семь с половиной. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы человек с такими маленькими ногами имел такую большую голову? Распухла от девушек.
Два года я потратил зря – работал у перекупщика пшеницы в Омахе. Я никогда ничего не делал сверх того, что поручено, – ничего, будь они прокляты! Я только о том и думал, как бы научиться летать или как бы переспать с девушкой. Думать-то думал, а делать ничего не делал, чтобы научиться летать, как не делал ничего и насчет девушек – они были так доступны, что прямо тошнило.
Потом я получил письмо от Планка, он объявился в Вустере, в штате Массачусетс, и сообщал, что учится летать; я упаковал чемодан, отправился в Вустер, устроился на работу и вместе с Планком стал учиться у одного старика пьяницы, занимавшегося этим еще со времен царя Гороха. Первоклассным летчиком я стал только потому, что старик никогда не протрезвлялся, так что с первого же полета мне пришлось самостоятельно управлять машиной.
Нет, нет, серьезно, я родился летчиком. У меня молниеносные рефлексы. Когда доктор своим маленьким резиновым молоточком начинает стучать у меня под коленной чашечкой, ему надо быть начеку – не так-то просто вовремя увернуться от моей ноги, а лягаюсь я, как проклятый верблюд, понимаете?
Купить себе самолет я не мог и потому выклянчивал полеты у кого попало. В общем-то, налетал порядочно часов. Потом удалось получить работу летчика-испытателя у фирмы «Майлдресс» – насчет налета часов я врал не хуже, чем врет итальянская проститутка, но фирме понравилось, как я управляю самолетом, и меня взяли на работу. Предыдущему летчику-испытателю фирма сломала шею недели за две до этого, и владешльцы фирмы понимали, что я нужен им больше, чем они мне.
На испытание самолета мне требовалось ровно двенадцать минут; в те времена фирма выпускала маленькие тяжеловесные учебно-тренировочные машины – помнишь, Боумен? Двенадцать минут, чтобы подняться, сделать медленную бочку, вираж влево, вираж вправо, пике. Пикирование было моей специальностью. Уж заставлял я кое-кого поволноваться!
Потом пришло время, когда даже слепой видел, что надвигается война; я сделал так, что меня призвали в армию, и прикинулся человеком, который не умеет, но очень хочет научиться летать, и уже со Спеннер- филда и позже пошла сплошная мышиная возня. Да ты же, Боумен, знаешь!
Вот, пожалуй, и все, разве что я не упомянул женщин, с которыми имел дело; но не думайте, что я забыл о них. О женщинах я ни на минуту не забываю. Особенно не забуду одну из них, я называл ее Филли из Филы[15]; она пришла с альбомом пластинок, захотела подарить их мне – пластинки с голосом Дуайта Фиске; ты помнишь певца Дуайта Фиске, Боумен? Девушка прожила у меня три дня.
Я и сам не знаю, чем беру женщин; это со своей-то безобразной мордой; может, тем, что когда вы относитесь к проститутке, как к гранд-даме, она сделает для вас все, а если вы относитесь к гранд-даме, как к простиутке, она или тоже сделает для вас все, или заорет и влепит оплеуху, что в конечном счете лишь сэкономит время.
Нет, серьезно, я просто мил с ними. Стараюсь. Помню, работая у «Майлдресс», я не забывал ежедневно спикировать над домом каждой из моих приятельниц. Давал знать, что никогда не забываю о них.
Некоторые считают меня треплом. Напрасно только злят меня – просто я стараюсь во все вникать. Однажды в Денвере девушка, прослышав, что меня называют трепачом, подошла ко мне и спросила: «Так вы и есть тот самый знаменитый Брехун Мерроу?» Потом я целых два дня ни с кем не разговаривал. Слишком уж задело.
Баззом меня стали называть на авиабазе Спеннер, где нас обучали летать, хотя в то время я уже был чертовски хорошим летчиком. Среди наших курсантов оказалось два Смита, два Дейса, два Тернера и не меньше десятка парней по имени Билль, из-за чего происходила постоянная путаница, невозможно было понять, к кому именно обращаются; потому и решили раздать новые имена. Мне сразу же, едва взглянув на меня, сказали, что я буду Баззом. Так что я теперь Базз[16].
Так. Дайте подумать, что же еще?
Ах да, автомашины. Ну, автомашин у меня перебывала целая куча. Но у себя в Штатах я был без ума только от «стримлайнера». Однажды около Гранд-Айл я сделал на нем пять миль. И знаете, свою последнюю машину я оставил на стоянке около аэродрома в Беннете в тот день, когда мы вылетели сюда. С ключом и всем остальным. Я просто подъехал, вышел из машины и сел в самолет. Подержанный «олдсмобиль» с откидным верхом, и обошелся он мне всего в двести тридцать монет. Кто знает, может, в конце концов госпожа Публика окажется честной, и я найду эту штуковину на том же самом месте, когда вернусь. Ну, а если и не найду, просто буду считать, что просадил машину в карты. Я терял и больше за один присест. Но, черт возьми, уж больно мне жаль электрическую бритву. Это все сукин сын Хеверстроу виноват. Я велел ему положить бритву на заднее сиденье, в мой чемодан. А он оставил ее просто так. Лучше мне потерять автомобиль, чем бритву. У меня очень жесткая борода. А бриться приходится минимум дважды в день, чтобы прилично выглядеть.
Ну, что же еще? Да, куда бы я ни пошел, у меня всегда с собой две бумажки по пятьдесят долларов. Я держу их на всякий чрезвычайный случай, – случай, если попаду в какую-нибудь неприятность.
Вот вам моя биография, вы же сами просили рассказать.
Базз поставил на стол локти, переплел пальцы и оперся на них подбородком, выставив его в сторону Дэфни. Он казался довольным собой.
– Ну, а как насчет войны? – спросила Дэфни тем же тихим голосом человека, потрясенного подобным мужеством и энергией.
– Никогда еще я не жил так хорошо, – твердо ответил он.
– Как вас понимать? – извиняющимся тоном спросила она.
– Я люблю летать. Люблю работу, которую мы делаем.
