– Работу?!
– Послушайте. – Глаза у Базза заблестели. – Нас с Боуменом можно причислить к самым великим разрушителям в истории человечества. Это и есть наша работа.
Дэфни вопросительно взглянула на меня, словно спрашивала, разделяю ли я убеждения Базза, и я, как мне помнится, отрицательно качнул головой. Ее новый мимолетный взгляд растопил мои последние сомнения. С этой минуты я уже не сомневался, что Дэфни действительно предпочитает меня Мерроу и что я безумно влюблен в нее.
У меня возникло странное чувство неловкости за моего командира. Впервые у меня мелькнула мысль, что не такое уж он совершенство, как кажется, и впервые в присутствии Дэфни я подумал, как плохо, что она англичанка, а я американец. Мне было стыдно за моего американского коллегу. Я решил на следующей же встрече обязательно объяснить Дэфни, что… Но что именно? Что Мерроу недоучка? Что он дурно воспитан и груб?.. Нет, вряд ли в этом дело… Что мы народ, который любит все, что можно купить? Что мы нахальны, резки на язык, самоуверенны?.. Нет, не то…
Однако объяснять ничего не требовалось, потому что Дэфни значительно лучше, чем я, поняла Базза Мерроу.
Буфетчик из офицерского клуба, техник-сержант третьего класса Данк Фармер, пытался устроиться в экипаж Аполлона Холдрета.
Все мы от нечего делать болтались в клубе, играли в карты, а то собирались у стойки и просто чесали языки. Было двенадцатое мая; вот уже больше недели мы не овершали боевых вылетов – нелетная погода держала «крепости» на земле, и экипажи самолетов, особенно те, чье пребывание в Англии подходило к концу, все больше томились и нервничали. Многие из собравшихся в клубе приналегали на вино, и мы с Мерроу тоже стояли у бара и потягивали виски; однако алкоголь не действовал на нас. Я все еще не избавился от сомнения, которое вызвал у меня Мерроу в прошлое воскресенье, когда мы обедали с Дэфни.
Наблюдая, как выслуживается Данк перед некоторыми летчиками, сразу можно было сказать, кто считается в нашей авиагруппе асом. Бродяга из болотистых местностей Флориды, Данк в мирное время зарабатывал на кусок хлеба своим голосом – был зазывалой на карнавалах, певцом в дешевых кабачках, аукционером на мелких распродажах. Вечер за вечером пронзительной самоуверенной скороговоркой он проповедовал в клубе примитивный фатализм, находивший у летчиков полное понимание: «Я знаю, что умру, но не раньше, чем выпадет мой номер. Мне плевать, если самолет или корабль попадет в аварию – черт побери, пока не подошло мое время, ничего со мной не случится. Ну, может, стану калекой, я погибнуть не погибну, пока не выпадет номер».
Данк вечно жаловался, что его никак не переводят из бара в строй; никто, видимо, не поддавался на уговоры буфетчика взять его в экипаж стрелком.
– Черт возьми, да я научился стрелять еще в те годы, когда был по колено заячьему клещу, – на этот раз атаковал он Холдрета. – Я же отлично стреляю!
– Ну хорошо, Данк, – ответил Холдрет. – Знаешь, что я тебе скажу? Если мой стрелок с хвостовой турели угробится, я возьму тебя.
– Вот это здорово, майор! – воскликнул Данк. В его голосе слашалась радость, но лицо стало унылым.
– И что ты рвешься летать с ним? – спросил Мерроу у Данка, кивком показывая на Холдрета. Холдрет быстро повернулся и увидел, что Мерроу ухмыляется. – Да у него не «летающая крепость», а старая калоша.
Из-за такой шутки Холдрет мог бы кинуться в драку, но на этот раз предпочел отвернуться.
Уже несколько дней Мерроу был раздражителен и вел себя вызывающе. Однако он всегда держал наготове ухмылку, поэтому никто не мог сказать, когда он зубоскалит, а когда говорит серьезно.
К буфету неуклюже подошел наш док Ренделл выпить первый из двух вечерних бокалов вина. Доктор был очень высок и потому постоянно сутулился, словно стыдился своего роста. Он носил свободно свисающие усы, на лице у него, изрезанном глубокими, сбегавшими ко рту морщинами, виднелось несколько бородавок и родинок, а его карие глаза под густыми бровями смотрели, как у судьи, объявляющего о помиловании. У него были худые, с огромными кистями руки, и во время разговора он имел обыкновение отчаянно жестикулировать, словно это помогало ему удерживать равновесие. Его собеседнику приходилось все время держаться на безопасном расстоянии, чтобы не получить затрещину. Пьянея, Ренделл начинал спотыкаться на каждом слове, и это делало его в наших глазах свойским парнем. У военных летчиков вошло в обычай исподволь, но неотступно наблюдать за старшими офицерами, штабниками, священниками и врачами, брать на заметку каждое проявление трусости, изнеженности, доведушия и подлости. Ничего похожего за нашим доктором не водилось. Он всегда был тверд и энергичен и не давал спуску симулянтам.
Так произошло и сейчас. Наливая Ренделлу вино, Данк Фармер, видимо, решил, что стрелка хвостовой турели на самолете Аполлона Холдрета действительно могут убить и что ему следует считаться с такой возможностью.
– Послушайте, доктор, – сказал он, – вот беда, как вздохну, так чувствую боль в груди. Что бы мне предпринять?
– Перестань дышать, Данк. Сразу поможет.
Мерроу отрывисто захохотал. По-моему, Базз побаивался доктора, но так как считал своим долгом показывать всему свету, что никого и ничего не боится, то держался с ним вызывающе.
– Вот что я скажу, доктор: мне хочется. Как только отменяют очередной полет, у меня появляется желание. Почему бы вам не организовать тут чистенький, уютненький бардачок для летчиков? Мне нужна либо девица, либо полет.
Доктор молча посматривал на Мерроу. Спокойное дружелюбие в его пристальном взгляде, должно быть, сдерживало Мерроу, жаждавшего скандала.
– Полет можно сравнить с селитрой, – продолжал Базз. – Он убивает половое влечение. Правда, доктор? У самого неистощимого мужчины. Если вы, мерзавцы, намерены держать меня все время на земле, то почему бы вам не облегчить мое положение?
Доктор не скрывал, что игнорирует Мерроу. Он повернулмя к тем, кто стоял у бара, и принялся обсуждать с ними переданное в тот вечер по радио сообщение о том, что армии стран оси в Северной
