довершение ко всему, когда мы уже пролетели над французской территорией миль десять, по радио поступил приказ вернуться на базу.
Я доложил Мерроу.
Вначале он даже не поверил. Свой день он начал с обличительной тирады в адрес командования крыла, причем поводом послужил ответ на ходатайство авиагруппы разрешить установку спаренных крупнокалиберных пулеметов: Nix. Теперь, услышав о приказе, Мерроу снял руки со штурвала, сжал кулаки и потряс над головой. От ярости он, по-видимому, лишился дара речи.
На безопасной высоте Мерроу сорвал с себя маску и сразу показался мне каким-то очень уж странным. Я вспомнил разговор, состоявшийся перед вылетом в один из первых рейдов, когда мы бездельничали на самолетной стоянке в ожидании приказа занять места. Сержанты разговаривали о своем командире, пока сам он находился в машине и не мог ничего слышать. Малыш Сейлин, желая похвалить Мерроу, сказал, что ему следовало бы стать летчиком-истребителем. «Ага, – проворчал Фарр. – Я согласен. Чтоб летать без экипажа». И действительно, позже в тот же июньский день Мерроу вел себя так, словно сидел за штурвалом одноместного истребителя. Как обычно, мы вышли из строя и уже начали совершать круг перед заходом на посадку. И тут, когда мы подходили к посадочной полосе, Мерроу резко развернул машину вправо, со снижением высоты, увеличил скорость и помчался футах в пятидесяти над землей. В следующее мгновение я заметил, как с обеих сторон самолета замелькали верхушки огромных деревьев, и едва успел подумать, что этот психопат обязательно врежется вместе с нами в одно из окон Пайк-Райлинг-холла (Макс испуганно крикнул по внутреннему телефону: «Мерроу! Ты что, совсем рехнулся?»), как увидел шиферную крышу и старинную дымовую трубу из фигурного кирпича; она промелькнула так близко, что я мог бы сосчитать отдельные кирпичи. Пролетев над домом, Мерроу сделал крутой разворот, от которого, казалось, заскрипела каждая заклепка самолета, вновь пролетел над шиферной крышей и повел машину обратно, между рядами величественных деревьев. Мы пролетели значительно ниже крон. Афродита не носила штанишек и потому не могла обмочить их от страха, но готов поспорить, что Мерроу заставил даже камень сходить под себя. Однако и этого Баззу показалось мало. Он сделал совершенно недопустимый заход на командно- диспетчерскую вышку и лишь тогда втерся между другими самолетами и совершил посадку.
На разборе полетов Мерроу, выдвинув подбородок (так выглядит на карте береговая линия Восточной Англии), спросил:
– Группу, правда, пришлось вернуть с маршрута, но всем машинам, долетевшим хотя бы до побережья Франции, засчитывается боевой вылет.
– Какая щедрость, черт бы вас побрал! – заметил Мерроу.
Позже в тот день прошел сильный град и повалил такой снег, что многие офицеры и солдаты выбежали на площадку и затеяли игру в снежки; Мерроу тоже принимал участие и хохотал, как школьник.
Однако вечером, когда упали косые лимонно-желтые лучи солнца, я увидел, как Мерроу вместе с нашим капелланом направился в зоны рассредоточения. Он шел, ссутулясь и опустив голову, и показался мне постаревшим.
В следующее воскресенье, двадцатого июня утром, когда я пришел в дом миссис Порлок, Дэфни уже поджидала меня в нашей комнате. Она сидела на кровати погибшего Арчи Порлока и перебирала бусины длинного ожерелья; она не могла броситься мне навстречу – половина бусин, снятых с нитки, лежала у нее на коленях. Я сел рядом и предложил свою помощь, но она ответила, что нанизывать легче одной. Она держала в зубах кончик нитки и, когда я обращался к ней, отвечала: «М-м-м…» Я с удовольствием наблюдал, как она быстрыми, изящными движениями пальцев брала кусочки стекла, похожие то на темные граненые виноградинки, то на кусочки вишневого желе, то на крохотные клочки неба. Она казалась такой сосредоточенной! Для меня у нее не оставалось времени.
Я пересел на кровать Уилли Порлока и решил развлекать Дэфни; конечно, рассказал ей, как Мерроу пролетел над Пайк-Райлинг-холлом. «М-м-м…» Мерроу научил свою собачонку попрошайничать и взял ее с собой в столовую, но оказавшийся там командир вышвырнул щенка. Мерроу что-то здорово скис, настроение у него, судя по тому, как он ведет себя, отвратительное. «М-м-м…» В среду на прошлой неделе эскадрилья совершила учебно-тренировочный полет. Скука! «М-м-м…»
Драка в пятницу. На базе все еще бездельничали человек тридцать счастливых вояк-летчиков, отслуживших службу в Англии; поскольку герои скоро забываются, особенно когда их слишком много, мы относились к ним, как к чему-то прискучившему. Мерроу, для которого летное дело и мужские способности были понятиями равнозначными, говорил: «Бедняги, да ведь их же кастрировали!» Как-то одажды вечером в офицерском клубе Текс Миллер, один из таких летчиков не у дел, начал ругаться, заметив в баре сержанта-негра с английской девушкой-блондинкой. «Их хлебом не корми – дай переспать с блондинкой», – съязвил Миллер. Мерроу не выдержал – не потому, как я думал, что ему не понравились слова Текса, а потому, что эти кастрированные молодцы, прошедшие наши «университеты», действовали ему на нервы. «Меня тошнит от брехни этого техассого быка», – громко сказал он. Результаты разговора оказались, так сказать, налицо: Мерроу – разбитая губа, Текс – шесть швов на лбу и огромный синяк цвета вот этой кровати. «М-м-м…»
Мне стало надоедать это бесконечное «м-м-м…». Жизнь так коротка. Вслух я ничего не сказал, но подумал, что Дэфни могла бы заняться своим проклятым ожерельем в другое время.
Я растянулся на кровати утонувшего на «Рипалсе» Уилли Порлока, перестал болтать и принялся ждать. Я сделал ошибку, заранее размечтавшись, как много проиятного сулит мне очередная встреча с Дэфни, особенно теперь, когда наша связь продолжала укрепляться; я болезненно переносил разлуку с Дэфни, но боль была необыкновенно сладостной – от сознания того, что теперь наша близость доставит нам еще большую радость, чем в прошлый раз. Пока же мне оставалось только прислушиваться к щелканью бусинок, все тем же «м-м-м…» и наблюдать за движениями нервных пальцев Дэфни. А тут еще я почувствовал, что у меня все больше и больше начинает болеть голова. Я даже опасался, что со мной случится удар и что я могу умереть. Унизительно. Тут, на койке, обутый.
Наконец Дэфни вынула изо рта эту противную нитку.
– Послушай, Дэфни. Что-нибудь произошло?
– Нет, милый. Просто ко мне пришла красная гостья.
Я сел.
– Что, что? – Я уже так свыкся с мыслью, что в эти дни все люди посходили с ума, что не удивился бы и не встревожился, если бы Дэфни не избежала общей участи. Но в действительности она разговаривала со мной на условном языке, к которому у меня не было ключа; моя бывшая невеста Дженет тоже любила напускать на себя таинственность.
– А? – с трудом выдавил я.
