Вскоре у места происшествия стали останавливаться другие грузовики и легковые машины. Мерроу принял на себя обязанности старшего и начал распоряжаться. Он послушал пульс неподвижно распростертого солдата и обнаружил, что тот жив.
– Ну хорошо! – крикнул он. – Мне нужны восемь пар рук… Может, у него перелом позвоночника… Несите его осторожнее… Так… Вот сюда… Осторожно… Правильно. Теперь все в порядке…
Мы спросили дорогу в ближайший американский госпиталь и, немного поплутав, отыскали его – он размещался в большой усадьбе, в парке, в нескольких милях от главной дороги. Второй солдат хотя и не потерял сознания в момент аварии, однако всю дорогу кричал от боли.
– Заткнись, дурак, сукин сын! – заорал Мерроу. – Мы же торопимся ради тебя. Ты сам во всем виноват.
Мерроу доложил о случившемся какому-то полковнику. Пока шла дискуссия, может ли госпиталь принять военнослужащих из хозяйственной части, солдат, лежавший в нашем грузовике, скончался, не приходя в сознание. Покидая госпиталь, Мерроу проклинал «коновалов этой задрипанной сержантской армии», а свернув на главную дорогу, погнал машину еще быстрее, чем раньше.
– Ни за что погиб человек! – воскликнул он. – До чего же осторожным надо быть на войне!
У ворот нашего аэродрома мы оказались почти через два часа после того, как выехали из «Манетты».
– Неплохое время, – заметил Мерроу, – особенно если учесть задержку из-за этих олухов.
Первого июля день выдался тихий и чсный; мы были свободны, я проснулся рано, позвонил Дэфни и, застав ее дома, договорился о встрече.
Дэфни спросила, что я собираюсь делать.
– Пойдем посмотрим что-нибудь древнее.
– Почему древнее?
– То, что вечно.
Она предложила поехать в Хэмтон-Корт; я спросил, что такое Хэмтон-Корт, и она ответила, что это загородный дворец на Темзе, бывшая резиденция английских королей; мы проезжали его в тот день по пути в Мэйденхед. Я не помнил этого, но предложение Дэфни мне понравилось; мы встретились в Лондоне и подземкой доехали до Ричмонд-парка, где росли огромные деревья с густыми кронами, и в их таинственном полумраке мне порой начинало казаться, что рядом со мной не Дэфни, а Рима[30]; потом мы проехали на пароходе несколько миль по Темзе, я увидел какие-то здания и узнал Хэмтон-Корт.
Мы гуляли в дворцовом парке, побывали в оранжерее, заглянули в запущенную часть сада и побродили по лабиринту. Густой, как туман, воздух был насыщен ароматом цветов и дыханием листьев. У Дэфни нарывал палец. Возможно, оттого она и казалась какой-то рассеянной. Я все еще не мог избавиться от ощущения, что передо мной не Дэфни, а дикое, похожее на Риму существо с ярким румянцем и с пышными волосами.
– Ты думаешь, я слабое создание, да? – спросила Дэфни.
– Напротив.
– Ты думаешь, я легко поддаюсь чужому влиянию?
– Я думаю, ты самая сговорчивая из всех, с кем я встречался.
– Да, но я и сама могу думать за себя.
– Нет надобности говорить мне об этом.
Но надобность, возможно, была. Возможно, мне следовало внимательнее прислушиваться к ее словам. Возможно, меня одурманили лучи теплого солнца, аромат свежего воздуха и необыкновенно нежный взгляд Дэфни.
– Я могу иметь и собственное мнение, – продолжала она и неожиданно рассказала, как порвала со своим асом из королевских ВВС, со своим Даггером, потому что он мог любить лишь самого себя. По ее словам, она очень к нему привязалась. И тут я припомнил, как Дэфни однажды попросила не спрашивать ее о других мужчинах, и у меня мелькнула беспокойная догадка, что она неспроста затеяла этот разговор, хочет о чем-то предупредить, заставить насторожиться, но то ли лень, то ли блаженное оцепенение помешали мне вникнуть в смысл ее слов, пока она не сказала: – Он во многом напоминал вашего капитана Мерроу.
Теперь уж у меня определенно стало портиться настроение.
– Послушай, – сказал я, – ты начинаешь хандрить. Давай о чем-нибудь другом. Я же предупреждал: сегодня я не хочу говорить ни о чем таком, чему рано или поздно приходит конец.
Забыв о ее больном пальце, я неуклюже взял Дэфни за руку. Она отпрянула. Мне это не понравилось.
Однако ее готовность во всем уступать моим желаниям тут же взяла верх, и хорошее настроение снова вернулось к ней. Мы пошли осматривать дворцовые здания. Всем своим поведением Дэфни подчеркивала, что принадлежит мне, и я почувствовал к ней горячую признательность. Кардинал Уолси, объяснила Дэфни, подарил этот дворец Генриху VIII; через ворота Анны Болейн мы вышли во «Двор часов», осмотрели колоннаду и лестницу, построенные Христофором Реном, а когда оказались в огромном холле, я представил себе Чарльза Лоутона[31] в роли жирного тирана Генриха в тот момент, когда он обгрызает ножки жареного ягненка и через плечо швыряет кости своре огромных датских догов.
Дэфни притянула меня к себе здоровой рукой и прошептала:
– Мой властелин! Ты мой король!
Я выпятил грудь и ощутил на голове тяжесть короны.
