Она держалась на вершине славы с такой простотой, что не заботилась о том, будут ли считать основным действующим лицом ее или ее супруга, хотя именно она была главной причиной и основой их удачного продвижения вверх, и потому, что именно ее любила Королева, и потому, что пламя честолюбия ее супруга заставляло его поступать столь рьяно и неосторожно по отношению к Королеве, что порой маршалу не хватало необходимой ловкости, дабы достичь чего-то желаемого, она же легко доводила дело до конца; она не сообщала Королеве о своих замыслах, не подготовив ее заранее, не подослав к ней одного за другим нескольких бывших на ее стороне лиц; кроме того, она использовала и министров, что нередко оборачивалось против них самих.
С самых первых своих шагов, скорее по причине низменности своего ума, которая определялась незнатностью ее происхождения, чем умеренностью ее добродетелей, она более стремилась к богатству, нежели к почестям, и какое-то время сопротивлялась неумеренным аппетитам супруга — помимо указанной причины, она еще опасалась, как бы он не стал презирать ее.
Величие Королевы, желавшей, чтобы роль ее ставленников в государственных делах была соотносима с ее собственными могуществом и свободолюбием, а может, и злая судьба, устилавшая розами их путь, ведущий к падению, привели к тому, что их желания были полностью удовлетворены и они получили все, о чем могли мечтать, — богатство, титулы, должности.
Однако росло недовольство ими: принцы, вельможи, министры, народ ненавидели их и завидовали им. Первой лишилась былой смелости и стала подумывать о возвращении в Италию Леонора; ее супруг не желал сего, однако вынужден был пойти на это как на крайнюю меру — когда понял, что Господин Принц оставил его; однако и он отрекся от Господина Принца после его ареста в отличие от своей жены, которая и впредь сохраняла ему преданность.
Разногласия и домашние ссоры с супругом, чьи устремления были противоположны ее собственным и пожеланиям окружающих, так подействовали на нее, что она лишилась здоровья, разум же ее пошатнулся: ей стало казаться, что все, кто смотрит на нее, желают ее сглазить; она впала в такую тоску, что не только отказывалась беседовать с кем-либо, но и почти не виделась со своей госпожой; когда же встречались, то Леонора разражалась бранью, называя ее
Известие, что супруг решил отделаться от нее и уже подумывает о новой женитьбе на м-ль де Вандом, добила ее окончательно. Поначалу маршал скрывал свои намерения, нанося ей краткие визиты по вечерам, одаривая маленькими подарками и далее позволяя, как говорили, некоему синьору Андреа, неаполитанцу, находиться возле нее и развлекать ее своим пением и игрой на музыкальных инструментах. Однако в конце концов он почти совсем перестал ее навещать, тем более что уже не зависел от нее, и оба они воспылали такой ненавистью по отношению друг к другу, что общались не иначе как взаимными проклятиями — скрытый знак несчастья, которое должно было свалиться на их головы.
Они были бы счастливы, если б прожили в согласии и любви, если б супруг благосклонно внимал советам жены, внушающей ему, что он поднял слишком большой парус для их маленького суденышка, и был бы способен спуститься с небес, куда взлетел из самых низов, — или же если б жена, толкуя со всей простотой желания своего супруга, не угадывала в них дурных намерений против себя и смирилась, что ее племянница должна выйти замуж за Люиня, чем бросила бы священный якорь блуждающей судьбы в порту благоденствия.
Однако Господь, узревший в их поступках соблюдение ими собственных интересов вместо службы Государыне, пожелал, чтобы эти тщания стали причиной того, что их общее благо оказалось разрушено, а жизнь обоих оборвалась.
Думали, что преследование вдовы маршала должно было завершиться вместе с гибелью несчастной; однако сколь сложно измерить незаконно приобретенную власть, столь же трудно развеять злобу по отношению к той, которая превратилась из служанки в госпожу.
Известие о ее кончине повергло Королеву, находившуюся в Блуа, в глубокую скорбь, а по злу, причиненному фаворитке, можно было судить об отношении к ней Короля.
Слуги, оставшиеся при дворе, говорили теперь о ней только плохое, но их слова мало кто выслушивал со вниманием. Те, кто поторопился завладеть ее богатствами, получили ее долги; если кто- либо, движимый состраданием к ее участи, произносил несколько слов в ее защиту, их отзвук доходил до ушей опасавшихся ее, и они начинали сравнивать сии слова с преступлением и противлением королевской воле, заявляя, что она обладает таинственным даром привлекать на свою сторону умы и сердца, просто жалевшие ее, повинуясь голосу разума.
Я сопровождал Королеву на выезде из Парижа, сострадая ее печалям, и не мог принять того, чем ее враги хотели одарить меня. Мне требовалось письменное разрешение Короля ехать вместе с Государыней, поскольку я опасался, что завистники сочтут меня виновным в пристрастии к ней, и то, что я сделал по собственной воле, будет свидетельствовать против меня. Я хорошо знал, сколь сложно удержаться от порицаний и зависти окружающих, находясь возле Королевы, однако надеялся вести себя искренне и простодушно, дабы рассеять злобу, которую вызвал своим поступком; для достижения сего я обратился напрямую к Королеве, прося ее послать за отцом Сюффраном, далеким от происков и интриг, человеком жалостливым и простым, не позволявшим себе высказываться перед Королевой без крайней необходимости. Тем не менее добрый священник явился не тотчас, как его позвали, а лишь спустя несколько месяцев.
Как только мы добрались до Блуа, я поспешил уверить г-на Люиня, что он не будет иметь поводов быть недовольным Ее Величеством и что все ее помыслы лишь о благе Государя, что случившееся больше не занимает ее мысли и что она совершенно оправилась от потрясения. Позже я время от времени отправлял ему отчеты о поступках Королевы, чтобы у него не было никаких сомнений в ее лояльности.
Королева поставила меня во главе своего Совета, однако я не желал соглашаться на эту должность без позволения Его Величества.
Я призвал г-на де Ла Кюре в свидетели, объявив ему, что принял на себя честь служить Королеве и не соглашусь теперь ни на какую должность, предлагаемую мне Королем; что г-н де Люинь имеет возможность убедиться в этом; и что если он рассмотрит мое поведение сам, не уповая на суждения пристрастных людей, то не сможет ни в чем меня обвинить; что поступки Королевы так чисты, что если ей будет приписан некий дурной поступок, то его нужно скорее отнести не к ней, но к ее былому окружению; что я уверен: Король доволен ее правлением, равно как и действиями тех, кто находится возле нее; и что для себя я не желаю иного удела, кроме как быть в ее тени, открывая глаза лишь для того, чтобы видеть светлые поступки Ее Величества и тех, кто, служа Королю, служит и ей, закрывая свои уши перед любыми наговорами.
Однако эти предосторожности не могли помешать дурному отношению ко мне, недостаток искренности пугал вельмож во мне менее всего: их страх произрастал из их собственных преступлений, и они опасались, что им не хватит ума в той степени, в которой им меня наделил Господь. Из писем я узнавал, что они наговаривают Королю на меня; они уведомляли меня, что в любую минуту перестанут доверять мне, считая меня интриганом; что г-н де Люинь попытался доказать лживость этих обвинений, заставив замолчать обманщиков и распространителей сих слухов, однако я узнавал также, что он не может достичь цели; в другой раз до меня дошли слухи, что в окружении Королевы возникли происки и дурные замыслы, однако слухам этим Король и Люинь не поверили; все это заставляло меня быть начеку — из опасения, что именно так к нам придет несчастье.
Я отвечал, что обязан Королю головой, умоляя пресечь любые сплетни и наговоры, и если бы я не смог убедить его, то тем не менее постарался бы изыскать средство доказать это; что я хочу от них только одного: чтобы они полностью доверяли мне, пока я нахожусь возле Королевы; и постепенно мои враги отступились от меня; я говорил им, что и речи быть не может о заговоре против Короля; что я отвечаю жизнью за свои слова; что не в моих силах предотвратить проклятия со стороны, однако мои действия доказывали г-ну де Люиню, что он судил обо мне справедливо, и должно пристыдить тех, кто против совести свидетельствовал, будто я приношу вред; что я был атакован со всех сторон, но, вооруженный своей невиновностью, вынес все с терпением; что я сильно уязвлен тем, что мне приходится повсюду защищаться от различных влиятельных лиц; что подобное отношение раздражает благородных людей, не видящих иной цели, кроме цели служения своему Государю, притом его честь постоянно оказывается
