ветром. Нетрудно было догадаться, что нас ждет там.
Мы поравнялись с домом Сеньора; из ворот хлынула толпа встречающих. Медицинский персонал, больные – все устремились помогать, вставали под канаты, искали место. Поразительно! Люди словно опьянели от желания быть полезными – многие из них впервые в жизни сознательно включились в общее дело и знали, чему служат.
Здесь находились Падди Райли и Симона, одетая в солдатскую шинель. Грузовики стали разворачиваться, мы бросили тянуть. Тросы закрепили к грузовикам. Я стал пробираться к Симоне, но Штейнер оказался около нее раньше. Она схватила его за руки и смотрела на него с таким выражением на лице, которое я видел лишь однажды, и было это очень давно – тогда оно было обращено ко мне. Я отвернулся. Тросы натянулись, и грузовики медленно двинулись вперед.
Теперь дело пошло легче. Люди шли по бокам, придерживая шлюпку на поворотах, отскакивая в сторону, когда она начинала угрожающе качаться на своих салазках. Общее возбуждение достигло точки кипения, когда мы миновали взлетно-посадочную полосу; теперь путь лежал под гору, к Шарлоттстауну.
Мы подвели шлюпку ближе к грузовику, чтобы ее нос касался заднего борта, и тронулись вниз, держась за тросы, чтобы она, упаси Боже, не свалилась. Грузовик несколько раз ехал юзом, скользя на мокром булыжнике мостовой и увлекая за собой салазки, так что корму заносило в сторону, а люди кидались врассыпную. По пути шлюпка здорово ободралась, краска с бортов летела клочьями; несколько магазинных витрин мы вдребезги разнесли. Но вот, наконец, повернули за последний угол и увидели внизу бухту.
То, что произошло потом, было разрядкой общего напряжения. Приблизившись к пирсу, мы сняли шлюпку с грузовика и на руках отнесли вниз по сходням нижней пристани. В дальнем конце, у южного причала, пологий каменный спуск уходил под воду. Штейнер и бранденбуржцы поднялись на борт, а мы общими усилиями спихнули шлюпку на воду и сразу отшвартовали.
Шлюпка на плаву. Она гулко бьется бортом о причал. Не могу поверить. Все как прежде. Все вроде бы как прежде.
Шелленберг распорядился прикатить из склада бочки с бензином, и они с капитаном Варгером проследили за заправкой баков. Великий миг настал. Эзра запустил моторы – они завелись с ходу, хотя молчали много лет. Эзра ухаживал за ними, как за грудными младенцами.
Напомню: «Оуэн Морган» – моторная спасательная шлюпка типа «Ватсон». Длина – 41 фут. Разделена на восемь водонепроницаемых отсеков и заполнена 145 воздушными емкостями. У нее два винта, приводимые в движение двигателями по 35 лошадиных сил, причем каждый двигатель – водонепроницаемый: он будет работать, даже если машинное отделение зальет. Скорость – восемь узлов, обычная команда – восемь человек. В шторм она может принять на борт пятьдесят человек. Имеет два кокпита, катапульту для троса и прочие полезные штуки.
Вместе с Эзрой нас было одиннадцать человек. На три больше, чем надо, однако это неплохо, учитывая недостаток опыта у большинства. Эзра выдал каждому желтый дождевой плащ и спасательный жилет – казенное имущество Королевского общества спасения на водах. В момент отправки, смею сказать, вид у нашей команды был вполне уставной.
Я был помощником рулевого и передавал команды Эзры. Мы отшвартовались и отошли от пристани. Штейнер взял на себя обязанности впередсмотрящего, а Фитцджеральд – матроса у лебедки. Когда он прошел на корму и нашел меня в кокпите, глаза его сияли.
Он сказал что-то и улыбнулся, но слов я разобрать не смог, так как их отнесло ветром. Бедный Фитц, он не знал, на что идет. Никто из них не знал.
Глава 14Крушение «Гордости Гамбурга»
Люди, с которыми я, говорил позже, те, кто наблюдал все с берега, уверяют, что ничего подобного никогда не видели. Я им верю. Когда мы вышли за волнолом, ветер достиг ураганной силы, и море штормило вовсю: высота разгулявшихся волн доходила – на глазок – футов до сорока; взлетая на гребень, мы словно стремились к небу, а скатываясь в ложбину, низвергались очертя голову в ад.
Одолеть подъем на гребень волны казалось невозможным, шлюпка застывала, потом мы вновь оказывались наверху, тяжкая водяная гора прокатывалась под днищем, винты бешено крутились на воздухе, и снова мы стремглав летели вниз по водяному склону, вцепившись в леера и замирая сердцем.
Варгер наблюдал с волнолома: много лет спустя он рассказывал мне, что каждый раз, когда мы исчезали, он не чаял увидеть нас вновь.
Я видел страх на лицах людей вокруг меня. Нас постоянно захлестывало огромными зелеными массами воды с носа до кормы, приходилось буквально бороться за жизнь.
Хагена смыло за борт огромным накатом, однако в следующее мгновение другой накат вернул его обратно. Фитцджеральд и Грант втащили Хагена в кокпит – лица его я никогда не забуду.
Эзра прокричал из иллюминатора ходовой рубки:
– Проследи, чтобы все обвязались страховочными леерами! Толку от них мало, но хуже не будет!
Мне надо было подумать об этом раньше. Штормовые леера обычно не используются спасателями. Я стал пробираться по шлюпке, проверяя, чтобы каждый был обвязан. Штейнер находился в носовом кокпите вместе с Ланцем, Обермейером и Шрейбером. Ланца все время тошнило, хотя при таком обилии воды это не имело значения, а Шрейбер был скован страхом. Храбрость – вещь относительная. Было ясно, что ему море невмоготу. И все же он вел себя достойно.
Команды Эзры я кричал на ухо Штейнеру. Он кивал, давая понять, что расслышал, затем двинулся проверить штормовой леер Шрейбера. А я стал пробираться обратно к кормовому кокпиту, где были остальные; на пути зачалился у иллюминатора рубки, чтобы поговорить с Эзрой. Мы были уже на удалении четверти мили от волнолома, когда разразилось бедствие.
Все произошло стремительно и без видимых причин. Замерев на гребне волны и, соответственно, потеряв управление, шлюпка получила мощный заряд ветра в палубную надстройку, удар волны в скулу правого борта – и перевернулась. Я вцепился в раму иллюминатора рубки и успел услышать только чей-то отчаянный вопль и рев осатаневшего моря.
Весь мир превратился в сплошную зеленую водную массу, накрывшую меня, как стакан муху; соль попала в глаза и рот, заполнила ноздри, навалилась тяжесть – невыносимая. Мы наполовину ушли под воду, но продолжали двигаться вперед, поскольку двигатели в водонепроницаемых отсеках не прекращали работать ни на миг. Я начал захлебываться, но мне удалось пробиться на поверхность, и я тут же набрал полные легкие воздуха. Шлюпка стала медленно выправляться.
Я увидел: Эзра – на своем месте, стоит без зюйдвестки и удерживает штурвал, рот его широко открыт, он орет что есть мочи. Я поискал взглядом остальных.
Фитцджеральд – на месте, вместе с Грантом и Хагеном, а Уолласа нет. Мы взмыли на гребень очередной волны. Я бросил взгляд за борт и заметил на зелени воды что-то желтое, потом еще что-то такое же. Я пробрался к переднему кокпиту и обнаружил, что Шрейбера тоже нет, а его леер оборван. Сделать мы ничего не могли. Я обернулся назад, успел заметить мелькнувший желтый спасательный жилет, и мы снова рухнули в пучину.
Чтобы уцелеть в штормовом море, человеку нужен не только спасательный жилет, нужно чудо, а я уже давно перестал верить в чудеса.
Все, что я запомнил потом, – это попытки уцелеть самому. Огромные волны били по борту так, что оба кокпита залило водой. Оставалось лишь уповать на Эзру и молиться.
Мы были в хороших руках. Как я уже говорил, выход на маломерном судне в штормовое море – безнадежная игра со смертью, но Эзра в этой игре умел выигрывать лучше и чаще многих спасателей.
Такой неимоверно ужасной была погода, такой неимоверно плотной была пелена дождя и брызг, влекомая сильным ветром, что ни разу нам не удалось ясно увидеть цель пути. Минут через двадцать после того, как мы сами чуть не пошли на дно, шлюпка вновь застыла на гребне огромного вала, и мы увидели Остроконечные скалы ярдах в трехстах.
Дела «Гордости Гамбурга» были плохи. Корма ушла под воду. Волны перехлестывали через оба борта и палубу на высоте двадцати футов. «Гордость Гамбурга» была старой посудиной: высокая, как башня, прямая дымовая труба, прямой форштевень, корма с глубоким подзором. Палубные надстройки сильно пострадали, капитанский мостик был наполовину снесен, на шлюпбалках раскачивалась одна-единственная спасательная
