шлюпка, которая могла быть нам, только помехой, если бы мы попытались подойти к борту.
Я все думал, почему ее никто не догадался обрубить, и словно забыл о том, какая паника охватывает людей на борту терпящего бедствие судна.
В архивах Королевского общества спасения на водах можно прочитать официальный отчет о происшедшем, поскольку Эзра представил свой доклад при первой возможности: «Оуэн Морган» был приписан к обществу, и капитан должен был отчитаться о спасательной операции согласно заведенному порядку, который никакая война не могла отменить.
Если коротко, то вот как было дело. Меняя обороты двигателя в пределах шестьсот – семьсот в минуту, Эзра заметил, что может держать курс строго против течения отлива, которое, как он прикинул, было около шести узлов. У него не было выбора, кроме как зайти по правому борту попавшего на риф судна.
Положение осложнялось не только тем, что волны били судно в правый борт, но и спасательной шлюпкой, которую кто-то, очевидно, пытался спустить на воду и которая теперь свисала с кормовой шлюпбалки.
На палубе находились люди, цеплявшиеся за что попало. Их было не так много, как я ожидал. Лишь позже я узнал, что двадцать три человека из сорока восьми уже погибли, включая капитана. Некоторых смыло за борт, когда судно налетело на скалы, другие утонули, когда единственная спасательная шлюпка, которую удалось спустить на воду, почти мгновенно была разбита бушующим морем.
В средней части судна имелась веревочная лестница, по которой надо было спускаться по одному, чтобы спрыгнуть к нам. Но как только Эзра сделал заход и попытался удерживаться у борта, свисавшая шлюпка закачалась и замолотила по веревочной лестнице – она раздавила бы всякого, кто попробовал бы спуститься.
Эзра снова отошел и стал удерживать «Моргана» на некотором расстоянии от судна.
– Надо убрать эту чертову галошу, чтоб не мешала! – крикнул он.
Штейнер стоял рядом со мной. Зюйдвестки на его голове уже не было, а по лицу стекала морская вода. Он заскочил в кокпит и вытащил оттуда топор.
– Заходи снова, Эзра! – крикнул он. – Попробую забраться на лестницу!
Эзра не стал спорить: надо было действовать без промедления. Повинуясь его руке, «Морган» сманеврировал и пристроился к борту «Гордости Гамбурга»; накатила огромная волна, подхватила нас и подняла почти вровень с бортовым ограждением; Штейнер прыгнул на веревочную лестницу. Волна отхлынула, мы рухнули футов на пятнадцать, ударившись о корпус. Меня отбросило в кокпит. Поднявшись на ноги, я увидел над головой карабкающегося через леер Штейнера.
В то же мгновение висящая шлюпка резко осела; одно из весел, упав на рулевую рубку, отскочило и плюхнулось за борт. Я невольно вскрикнул, увидев, как разошлись шлюпочные тали; шлюпка полетела вниз, а люди кинулись врассыпную.
Шлюпка с грохотом ударилась о крышку рубки, заскользила к левому борту и повисла на ограждении. Повсюду разлетелись весла и обломки, а Эзру сбило с ног.
Новая волна саданула нас о корпус «Гордости Гамбурга»; я, крикнув Фитцджеральду и Гранту, схватил топор и кинулся расчищать гору обломков. Мы боролись, как безумные, стараясь сбросить разбитую шлюпку с нашей палубы, пока не поздно. А еще чуть-чуть – и было бы поздно. И вновь – огромная волна, и вновь – удар по корпусу; пришедший в себя Эзра пустил двигатель на полную мощность и переложил штурвал. Я упал, потеряв равновесие, но от резкого разворота груда обломков съехала с нашей палубы за борт. То, что осталось, соскользнуло с левой стороны носовой части, и мы отвернули в сторону.
Эзра, Грант и я в суматохе ободрались до крови. Фитцджеральда вроде бы не задело; наши взгляды встретились, он, хохотнув, крикнул:
– А ну, давайте! Чего мы ждем?
У Эзры была рваная рана на лбу. Он спокойно обтер кровь и, показывая рукой сквозь иллюминатор рубки, сказал:
– Манфред, похоже, навел порядок. Заходим и забираем их как можно быстрее, Оуэн. Гляди в оба!
Он развернулся с подветренной стороны по приливному течению и подошел к правому борту «Гордости Гамбурга» так, чтобы течение подвело нас вплотную. По веревочной лестнице спускались двое; высота была приличная, но, как только налетела новая волна, она подняла нас вровень с их бортом. Ланц и Фитцджеральд подстраховали обоих, когда те прыгнули.
Один был матрос, другой – артиллерист. Они забились в носовой кокпит. Как только очередная волна ударила нас о корпус «Гордости Гамбурга», еще трое стали спускаться по лестнице.
Я мельком увидел Штейнера, наклонившегося через леер, махнул ему, и тут первый из троих спрыгнул. Грант поймал его и толкнул вниз, в кокпит.-Второй заколебался, затем прыгнул, но поздно – мы опустились футов на пятнадцать вместе с волной, и он с воплем свалился на рулевую рубку, а оттуда на палубу.
Когда Грант и Ланц оттаскивали его в кокпит, он был без сознания. Третий уцепился за лестницу обеими руками и не выпускал ее даже тогда, когда мы поднялись вровень с ним и достаточно долго держались в таком положении, так что можно было без труда переступить через наш леер. Очевидно, он потерял самообладание.
Фитцджеральд кинулся к борту; когда мы снова поднялись, он обхватил человека обеими руками, чтобы оторвать силой. Но тот отчаянно вскрикнул и еще крепче уцепился за лестницу. Опять накатила волна и оттащила «Моргана» от корпуса судна, а Фитцджеральда, который не отпустил гибнущего, увлекло за борт. Ему удалось ухватиться за лестницу и повиснуть чуть ниже того человека, которого он хотел спасти; тот панически быстро взлетел по лестнице обратно на борт.
А еще через мгновение повторилось то, что случилось с моим отцом. Течение долбануло нас о корпус «Гордости Гамбурга» всей немалой массой – и Фитцджеральд угодил ногами как раз между бортовым ограждением «Моргана» и корпусом.
Он вскрикнул от нестерпимой боли, заглушив вой ветра; Штейнер перевесился через борт и подхватил его в тот момент, когда наша шлюпка начала отходить от судна.
Все было как при замедленной киносъемке. Штейнер действовал одной рукой, другой держась за верхнюю перекладину лестницы. Но ему не хватило сил удержать вес человека; когда Фитцджеральд стал срываться, я подбежал к борту, подпрыгнул и вцепился в нижнюю перекладину, натянув лестницу; с приходом новой волны наша палуба взмыла вверх, и я, подхватив Фитцджеральда, перевалил его через борт и сам прыгнул туда же; едва я успел это сделать, «Моргана» снова отнесло.
Я махнул Эзре – «возвращайся», но он не отозвался. Я понял, что он передумал – начинался отлив, а при отливе действовать было почти невозможно.
У Фитцджеральда обе ноги были раздроблены, но, по крайней мере, он был без сознания. На палубе в разных местах находились люди, но ни один не сделал попытки помочь нам. Мы взяли раненого за руки и потащили вверх по наклонной палубе. Штейнер ногой открыл первую попавшуюся дверь.
Там находилось нечто вроде бара: стойка, высокие табуретки, мягкие сиденья и столы, привинченные к полу. За одним из столов в углу сидел немецкий морской офицер. Он был в военной форме и при фуражке; мне не нужно было смотреть на золотой галун и ряды наградных лент, чтобы понять, что он и есть капитан III ранга Карл Ольбрихт. Мало того, он был затянут в ортопедический корсет, подбородком упирался в какую-то алюминиевую подставку, а в руках сжимал бутылку рома и стакан.
Я пинком закрыл дверь. Наступила жуткая тишина.
– Входите, господа, – сказал Ольбрихт по-немецки. – Прошу.
Он был явно навеселе.
– Извините, что не встаю, но, к сожалению, мой позвоночник и одна нога поддерживаются разного рода стальными подпорками. Это делает жизнь достаточно трудной даже в лучшие времена. А в таком положении – невыносимой. Что происходит?
– Капитан Ольбрихт, – сказал Штейнер. – Я унтер-офицер Штейнер, дивизия «Бранденбург». Это – полковник Морган, британский офицер. Мы прибыли на спасательной шлюпке с острова Сен-Пьер, чтобы попытаться выручить вас.
Ольбрихт по-совиному посмотрел на меня:
– Британский? Значит, мы проиграли войну?
– Долго объяснять. С нами американский офицер, майор Фитцджеральд. Он тяжело ранен. Нам придется оставить его здесь, пока мы не выясним обстановку.
