— Что вы за человек?
Она коснулась рукой его лба, он не двигался, словно был сделан из камня. Она отступила на шаг, и дядя обнял ее, чтобы защитить.
— Оставьте нас, — прошептала она Фэллону. — Я ничего никому не скажу о том, что слышала, обещаю вам, но прошу вас, уходите и больше не возвращайтесь. Умоляю вас!
В ее голосе звучала трогательная мольба. Отец Да Коста прижал ее к себе, Фэллон спросил:
— Она говорит искренне?
— Она сказала то, что сказала, не правда ли? — ответил священник. — Мы берем на себя ваш грех. Теперь вам следует исчезнуть отсюда.
Фэллон не проявил никаких эмоций. Он подошел к подъемнику. Когда он открыл дверь, Да Коста крикнул ему:
— Теперь нас двое, Фэллон. Вы в ответе за две жизни. У вас хватит сил на это?
Фэллон некоторое время стоял неподвижно, положив руку на решетку, прежде чем ответил еле слышно:
— Все будет в порядке, даю слово. Клянусь своей жизнью, если хотите.
Он вошел в клетку и закрыл дверцу. Раздалось гудение мотора и глухое эхо, когда спуск был окончен. Анна поняла голову.
— Он ушел?
— Да, теперь все будет в порядке.
— Он уже приходил в церковь. Он объяснил мне причину плохого звука в органе. Вы не находите, что это странно?
— В органе?
Он озадаченно взглянул на нее, затем вздохнул и покачал головой.
— Пойдем. Я отведу тебя домой. Ты только что столкнулась лицом к лицу со смертью.
Он нажал на кнопку вызова подъемника. Пока они ждали, Анна спросила вполголоса:
— Что нам теперь делать, дядя Майкл?
— Это ты о Фэллоне? В данный момент делать нечего. То, что он сказал мне в церкви, что привело меня в такой гнев и что слышала ты — это часть исповеди. По-другому на это не взглянешь... Мне очень жаль, Анна. Я знаю, что для тебя это очень тягостный груз, но обещай мне, что никому ничего не скажешь.
— Но ведь я уже обещала это. Ему...
Она сказала такие простые слова, но они глубоко растревожили его.
Оставшись один в своей комнате, отец Да Коста сделал то, что позволял себе крайне редко, особенно днем. Он налил себе стакан виски. Он пил его не спеша, стоя у камина и глядя на пламя и мерцающие угли.
— Ну и что будем делать теперь, Майкл? — спросил он себя тихо.
Это была старая привычка, странная манера разговаривать с самим собой. Он приобрел ее в одиночной камере, в которой провел три года, там, в Северной Корее, в плену. Это помогало ему в любой ситуации соблюдать максимальную объективность.
Но в определенном смысле это не было его личной проблемой, это касается и Фэллона — вдруг сказал он сам себе. — Его собственная ситуация такова, что руки его связаны. И таким образом он ничего не может ни сказать, ни сделать. Тут Фэллону и карты в руки.
Раздался стук в дверь, и вошла Анна.
— Старший инспектор Миллер пришел, дядя Майкл.
Появился Миллер со шляпой в руке.
— А, вот и вы, инспектор, — сказал священник. — Вы уже познакомились с моей племянницей?
Он представил их друг другу. Анна была на удивление спокойна. Она не проявляла ни малейших признаков нервозности, что удивило Да Косту.
— Ну ладно, я вас оставлю, — сказала она, но замешкалась перед дверью. — Вы собираетесь уезжать, дядя?
— Да, но не скоро.
Миллер удивленно вскинул брови:
— Не понимаю, отец мой. Я думал...
— Минутку, инспектор, пожалуйста, — сказал Да Коста и взглянул на Анну, которая вышла, закрыв за собой дверь. — Что вы говорили?
— Мы решили, что вы поедете в участок, чтобы взглянуть на фотографии, — ответил Миллер.
— Я знаю, инспектор. Но это невозможно.
— Могу я спросить почему, отец мой?
Отец Да Коста долго думал, что ответить, но так ничего и не решил.
— Боюсь, что не смогу помочь вам, вот и все, — сказан он просто.
Миллер был крайне удивлен и не скрывал этого.
— Вернемся к началу, отец мой. Вы, может быть, меня плохо поняли? Я только и хочу, чтобы вы поехали со мной в участок и посмотрели фотографии подозреваемых, я надеюсь, вы узнаете нашего сегодняшнего друга.
— Я знаю, знаю.
— И однако вы отказываетесь?
— Это ни к чему не приведет.
— Почему?
— Потому что я не смогу быть вам полезным.
Миллеру на какое-то мгновение показалось, что он сходит с ума. Это было невозможно. В этом не было ни малейшего смысла, и тут у него родилось ужасное подозрение.
— Не оказал ли на вас случайно давление Миган?
— Миган?
Недоумение священника было таким естественным, что Миллер тут же отказался от подобной идеи.
— Я мог бы принудить вас, официально вызвать как свидетеля, отец мой.
— Вы можете привести лошадь на водопой, но вы не можете заставить ее пить, инспектор.
— Черт возьми, я попытаюсь это сделать! — пророкотал Миллер, направляясь к двери. — Не вынуждайте меня арестовывать вас, господин кюре. Мне бы этого очень не хотелось, но я сделаю это, если будет необходимо.
— Господин инспектор, — спокойно возразил Да Коста, — люди с характером потяжелее вашего уже старались заставить меня говорить, когда я не желал. Им это не удалось, и вам не удастся, можете быть уверены. Никакая сила на земле не может принудить меня говорить о вещах, о которых я говорить не желаю.
— А вот мы посмотрим. Я дам вам время поразмыслить об этом и скоро вернусь.
Миллер уже почти закрыл за собой дверь, как вдруг другая безумная идея родилась в его мозгу. Он медленно повернул голову.
— Вы видели его снова, господин кюре? Он угрожал вам? Ваша жизнь в опасности?
— До свидания, господин инспектор, — сказал отец Да Коста.
Дверь хлопнула. Священник допил свое виски, и тут в комнату бесшумно вошла Анна. Она коснулась его руки.
— Он обратится к Магистру О'Хэллорану.
— Поскольку Епископ сейчас находится в Риме, это мне кажется вполне естественным.
— А вы не хотите поговорить с ним предварительно?
— Может быть, я так и сделаю. — Он опустошил свой стакан и поставил его на камин. — А ты?
— Пойду поиграю на органе. Мне ничего не грозит.
Она подтолкнула его в прихожую, подала ему пальто.
— Что бы я без тебя делал?
Она весело улыбнулась.
— Одному Богу известно! Поскорее возвращайтесь.
Он вышел, и она заперла дверь; улыбка сошла с ее лица. Она вернулась в комнату и села у огня, уронив
